— Важно, что она мне нравится, — улыбка тронула розовые, будто созданные для поцелуя, губы Натали.
— Вы такая красивая, а она — уродина!
— Не скажите, у нее чудесные глаза, она умна, начитанна, многое знает...
— Слишком многое... — иронично заметил он.
— Мне надоело, Иван, сидеть в золотой клетке, вкусно есть, пить и выслушивать математические отчеты о космических прибылях Андрея... Элеонора — это мой протест против той жизни, если хотите. Мне скучно стало с ним. Он, конечно, умный, очень крутой, но ум и вся энергия направлены на одно — деньги, деньги, деньги... А их сейчас у всех деловых людей много. Вон правительство стало выпускать тысячерублевые бумажки, обещают и десятитысячерублевые. Деньгами сейчас никого не удивишь! Молокососы швыряют в кафе и ресторанах по нескольку тысяч за вечер.
— Но почему Элеонора? Разве вы и раньше были склонны к... этому?
— Нимфомании? — улыбнулась она. — Да нет, просто стало любопытно, что в этом есть приятного для женщины... Ведь я артистка, все должна испытать... — она сбоку посмотрела на него. На губах ослепительная улыбка. — От Андрея к другому мужчине мне путь заказан. Вы же понимаете, он этого бы не допустил. Любому свернул бы шею... даже вам.
— При чем здесь я? — пробормотал он.
— Я как-то сказала, что вы мне нравитесь, — простодушно ответила она. — А вы разве не почувствовали?
— Мне такое и в голову не могло прийти!
— Но почему же? Вы — интересный мужчина, в вас чувствуется сила, мужественность, вы немногословны и...
— Что «и»? — заинтересовался он.
— Благородство, доброта...
— Приятно слышать!
— У вас чудесная улыбка, но к сожалению, вы редко улыбаетесь.
— Наверное, жизнь не веселит.
— Не повторяйте мещанские сетования на жизнь, — возразила она. — Для многих жизнь стала гораздо лучше. Возьмите хотя бы Андрея? Кем бы он был при старом режиме? За старое цепляются одни дураки, ну еще пенсионеры и эти... бывшие партбоссы. А молодежь уже никогда не согласится в наше проклятое прошлое. Не единым же хлебом насущным жив человек?
— Но ведь ограбили десятки миллионов честных, работящих людей, — возразил Иван. — И они никогда не поддержат человеконенавистнические реформы, направленные на уничтожение людей! Жизнь дорожает... Правда, не для всех — для преступников она немного стоит. Теперь за деньги убивают. Самое страшное во всем, что происходит — это неудержимый рост преступности, уж я-то это знаю! И у меня создается убеждение, что правительство сознательно покровительствует ворам, бандитам, рэкетирам.
— Зачем им нужно это?
— Когда разгул преступности, люди меньше обращают внимания на политические игры правителей, на разграбление страны.
— Может, вы и правы, — довольно равнодушно согласилась она.
— Вы ведь знаете, какое у меня ремесло? — в его голосе проскользнула горечь. — Как же мне быть добрым, благородным? Уж если на то пошло, то, чем я сейчас занимаюсь, не назовешь благородным делом...
— А вы развернитесь у ближайшего светофора и отвезите меня в театр...
— К этой уродине Рыкуновой?
— Я у нее живу.
— И нравится?
— Я никогда не думала, что женщина может заменить мужчину, — призналась она. — Но Элеонора это умеет.
— Быть мужчиной?
— Занимаясь любовью с ней, я все больше убеждаюсь, какие вы, мужчины, эгоисты, себялюбцы, для вас главное — самим получить удовольствие...
— Старая песня! — усмехнулся Иван. — Многие женщины так говорят.
— Значит, много на свете таких мужчин, которые в первую очередь думают о себе, а не о женщине.
— Не надо всех мерить одним аршином, — вставил Рогожин. Его этот разговор забавлял: он не ожидал от Натали такой откровенности, даже скорее, бесстыдства. Она так же легко говорила о сексе, как о жизни вообще.
— Элеонора озабочена лишь тем, чтобы доставить мне самое утонченное удовольствие, на подобное не был способен ни один мужчина, которого я знала. Она так любит меня, мое тело, так ласкает, как меня не ласкал ни один мужчина... И я ей за это благодарна.
— И поэтому вы вышли на митинг сексуальных меньшинств с каким-то дурацким плакатом?
— Говорят, я выглядела потрясающе — оператор только меня и показывал — я даже не запомнила, что было написано на плакате, мне его всучила какая-то развязная девица с усиками. И сунула записку с домашним телефоном.