— Мне уже не больно, — сообразив, что он снова хочет ее, сказала Аня. — Но, Иван, я еще не умею... — она откинула голову на подушку, прикрыла длинными ресницами заблестевшие глаза. — Мне нужно тоже что-то делать, да?
— Я очень хочу, чтобы тебе было по-настоящему хорошо, — прерывающимся голосом произнес он. Желание к ней поднималось горячими волнами, поднималось в нем, бухало сердце. — Я хочу, Анечка, чтобы тебе было так же хорошо, как и мне.
Она обхватила его за шею тонкими руками, прижала лицом к своей груди, гибкое тело ее стало горячим, он услышал глухие удары ее сердца.
— Мы вчера говорили о счастье, — прошептала она. — Я счастлива, Иван! А ты?
— О, Господи! — лаская ее, выговорил он. — Если бы я знал, что это такое — счастье?..
— Узнаешь, милый, — целовала она его в лоб, волосы. — Обязательно узнаешь. Пусть одно большое счастье будет для нас двоих. Возьми, дорогой Иван, мою половину?..
3
— Я не верю, что это был настоящий государственный переворот, — ведя «восьмерку» по Приморскому шоссе, говорил Тимофей Викторович. — Прав Невзоров — он сразу заявил, что тут что-то нечисто. Неужели такой опытный кэгэбист, как Крючков, не сообразил, что в первую очередь нужно изолировать своих ярых противников, а он ведь, никого не тронул. И что такое для солдат и офицеров Белый дом? Да получи они жесткий приказ — в два счета взяли бы его. Есть тут, Иван, какая-то тайна и сдается мне не скоро до нее докопаются. Переворот совершают люди из оппозиции, лишенные власти, а тут кто? Вице-премьер, вице-президент, министры... Они сами и есть — власть. Что же это за переворот?..
Речь шла о так называемом августовском путче, с необыкновенной легкостью подавленном в самом начале. Не показались убедительными Рогожину и выступления по телевидению президентского окружения. Его приближенные, захлебываясь от деланной радости давали направо и налево обширные интервью. Радио и телевидение вот уже вторую неделю вещают и показывают «героев» сопротивления. Кто только красочно не расписывал, как он спасал Белый дом и демократию! Как спасали на роскошной даче в Форосе президента Горбачева... «Герои» сопротивления вылуплялись как грибы-поганки в дождливый сезон. В стране начались грязные доносы на людей якобы поддерживающих заговорщиков. Под шумок «победители» на местах снимали с должностей неугодных им руководителей. Депутаты в провинции заявляли с телеэкранов, что все желающие могут немедленно передавать или присылать по почте им заявления на лиц, симпатизировавшим путчистам. Началось подлое сведение счетов. Демократы, вмиг позабыв про произвол большевиков, стали бороться со своими противниками их же методами: доносами, клеветой, интригами.
Все это было противно смотреть и слушать Ивану Рогожину. Он воспринял всю эту кампанию с путчем, как ловко задуманный спектакль, в котором не второстепенную роль сыграл и Горбачев. Не был на Дворцовой площади, где митинговали манифестанты, его поразило, что большинство их — это кооператоры, молодые бездельники с лицами преступников. Многие были явно под хмельком. Они больше всех орали, требовали расправы против врагов демократии, держали над головами плакаты. Тут же шныряли молодые бородатые люди, открыто подзуживающие толпу, выкрикивающие какие-то непонятные лозунги, можно было подумать, что не на русском языке.
— Поживем — увидим, — коротко отреагировал на пространную речь своего шефа Иван. — Переворот это был или действительно люди хотели помочь народу выкарабкаться из ямы, спасти великую державу — это рассудит история. Но разная сволочь, что захватила власть, воспользовалась обстоятельствами и народ скоро на своей шкуре почувствует последствия.