Он не злорадствовал, а просто оповестил о той части виры, что специально утаил.
Лилий пытался пошевелиться, но ничего не выходило. Ноги обмякли. И он сполз по стене на землю. В голове все смешалось: ярость на себя, что дал себя обмануть, страх за свою жизнь и свое будущее, и самый главный страх – расстаться с медальоном.
-
Я сказал тебе правду, – человек подошел и сел перед Лилием на корточки. Полы пальто упали на снег. – Ты будешь жив и здоров. Скоро паралич пройдет – и можешь бежать, куда бежал.
-
Но, з-а ч-т-о?
Ему стало трудно говорить. Он с большими усилиями выговаривал каждый звук.
-
Мне нужен медальон, что ты спрятал в своей тряпочке.
Человек-попугай потянулся к перевязанной руке мальчика.
-
Н-е-т! - выдавил из себя Лилий и, кряхтя от натуги, спрятал левую руку за спину.
Человек в черном тяжело вздохнул.
-
Да ладно тебе, мальчик. Не упрямься. Я уверен, что ты не знаешь, что это, тогда почему так за него цепляешься?
Лилий попытался ответить, но не смог.
Человек-попугай, силой вытянул руку мальчишки из-за спины и развязал повязку. Клеймо на ладони попало под свет фонаря. Брови мужчины поползли вверх.
-
Вот почему так быстро подействовало. Ты – нурб! Надо же! Такой важный предмет в руках нурба! – он искренне восхищался сложившейся ситуацией. – Думаю, что завтра будет болеть сильнее, чем я рассчитывал. Для вас, нурбов, вира всегда в два раза сильнее, чем для горожан.
Он развернул тряпицу и взял медальон. Внимательно его разглядел и кивнул.
-
Ма-ма, – пробормотал Лилий.
-
Что?
-
Ма-ма.
-
Что мама?
Лилий посмотрел на медальон и снова на человека-попугая.
-
Это медальон твоей матери? – сообразил он.
Мальчик только и смог, что едва заметно кивнуть.
Человек в черном пальто выругался. Он пригладил свой растрепанный ирокез и задумался. Встал и раздраженно прошел от стены к стене по переулку.
-
Откуда у твоей матери этот медальон? Как ее звали? Кто она?
Он слишком разволновался, и его мысли спутались в растрепанный клубок с торчащими в разные стороны нитями.
-
Н-е з-н-а-ю, – простонал Лилий, и слеза скатилась по его окровавленной щеке.
-
Ничего не понимаю. Ты нурб, а твоя мать обладала таким опасным и могущественным предметом. А кто отец?
-
О-н...
Лилий не смог выговорить больше ни слова. Он начал терять сознание и проваливаться в темноту. А человек-попугай продолжал взволнованно ходить от стены к стене. Через несколько минут напряженных раздумий он остановился. Решение было принято. Он снял свое черное пальто и укрыл им мальчика. Затем он завернул медальон обратно и перевязал ему левую ладонь.
-
Никогда никому его не показывай, иначе тебя убьют, – сказал человек-попугай, сжав пальцы Лилия в кулак. – Я жду, что однажды ты вернешь мое пальто.
Это последнее, что запомнил Лилий, перед тем как Морфей наконец-то заманил его в свои сети.
Мастер Чудо не смог лишить ребенка последнего напоминания о его матери. Его жена всегда говорила, что у ее мужа самое мягкое сердце из всех горожан. Ее слова стояли рядом с правдой, но не были правдивы. Мастер делал добро не только ради доброго дела – в его поступках всегда был расчет: он должен больше узнать об этом ребенке. Чудо в последний раз посмотрел на спящего мальчика, так напомнившего ему сына, развернулся и пошел прочь, придумывая по пути, что соврать совету.
Проснувшись, Лилий первым делом крепко сжал медальон, завернутый в тряпицу на левой руке. Он не сразу вспомнил, что случилось. Все тело жутко болело. Он встал. Осмотрел пальто, которым укрывался. Хорошее, дорогое дубленое пальто на пуговицах с меховым воротником. На подкладке было вышито только одно слово: «Чудо». Лилий не придал этому большого значения. На вид пальто казалось огромным, но когда он его надел, оно само по себе ушилось, сжалось и оказалось как раз впору.
Наступило Рождество.
Утро в городе на холме всегда было не самым красочным временем дня. Все потому, что, по сути, дня-то и не было. Солнце никогда не освещало южную сторону холма, на которой расплылся город. Лишь жители вершины иногда могли видеть солнце. И то не все. Остальным же оставались мрачные сумерки вместо солнечного дня и постоянное серое небо над головой. Только луна могла разогнать облака, шествуя из одного конца небосвода в другой.
В трущобах утро было особенно неприятным. Кому захочется каждое утро видеть в окно облезлую штукатурку, дырявые мостовые и вечно сохнущее белье с желтыми пятнами? Зима, как могла, пыталась сгладить мрачный пейзаж, но даже у нее это плохо получалось. Особенно с той половиной, что была по левую сторону от канатной дороги.