Сначала не понял, что его смущает, потом сообразил. Статуя изображала не взрослого человека — пацана. В коротких штанах, головном уборе в виде прямоугольника — Серый знал, что такие носили солдаты в старину, ещё во времена второй мировой войны, — и с шейным платком, завязанном спереди большим узлом. В руке пацан держал... не трубу, нет, труба здоровая, и не саксофон, тот изогнутый, но тоже явно музыкальный инструмент.
Валторну?.. Кларнет?.. Чёрт его знает, Серый в этом мне разбирался.
— Ну? — бросил он. — Ну, памятник. И чё?
— Говорят, что раньше вместо Матери Доброты этот парень стоял, — с придыханием сообщил Виссарион. — На постаменте.
— И? — не понимал Серый. — Ну, стоял. — Он подошёл ближе, присел на корточки.
Гипс, издалека выглядевший белоснежным, вблизи оказался грязным, с подтёками, порченым дождями и ветром. Нос, правый локоть и часть выдвинутой вперёд ноги у пацана откололись. Белая краска, которой когда-то была покрыта статуя, потрескалась и облупилась.
— Мне отец рассказывал, в наших краях такие тоже попадались. Их когда-то много где ставили, в пригородах обычно. Вроде, обозначали места, где дети отдыхали. Ну, совсем давно, когда ещё советская власть была.
Серый потёр лоб. Не хотелось сознаваться, что в истории последнего столетия — перед тем как все случилось — путается. Что-то он читал в книгах, о чём-то рассказывали отец и Даша, но, как по мере взросления начал подозревать Серый, сами в этом плавали. Большевики, меньшевики, коммунисты, демократы, новые русские, либералы... Сложно у них там всё было.
— Дети отдыхали? — обескураженно пробормотал Виссарион. — Вот здесь, где теперь наш посёлок? Отдыхали — и всё?
— Ну да. А чего ещё-то?
— Ариадна говорила... — Виссарион запнулся. — Ну, когда мы маленькие были... Когда она эту скульптуру, — слово он выговорил старательно, с благоговением, — нашла, что раз целый памятник стоял, то значит, до того как всё случилось дети всем управляли! И взрослые их слушались. И всё было по-ихнему... Ты знаешь, как эта штука называется? — вдруг встрепенулся он. Ткнул пальцем в трубу в руке пацана.
— Нет, — признался Серый.
— А я знаю. Горн! Это тебе не просто игрушка какая-то. С такой штуки трубили, когда хотели предупредить об опасности.
— Ну и что?
— Ну и, понятно же! Значит, дети лучше взрослых всё знали. Откуда опасность, там. Ариадна так говорила.
Серый фыркнул.
— Дура твоя Ариадна. И ты дурак. Идём. — Поднялся.
— Почему?!
Виссарион не шелохнулся. Серому он поверил, но сдержать разочарования не сумел. Рослый и довольно крепкий парень, в свои четырнадцать габаритами уже заметно перегнавший семнадцатилетнюю Эри, Серому он иной раз казался абсолютным дитём. Раздражало это до жути, Серый едва сдерживался, чтобы не рявкать. Дома, в Цепи, такой наивностью даже пятилетки похвастаться не могли.
— Почему это я дурак?
— Потому что взрослые не просто так повзрослели.
Серый понял вдруг, что только что сам впервые почувствовал себя взрослым. Не тем, кем хотел казаться себе, друзьям и девчонкам, к которым подкатывал. Настоящим взрослым. Человеком, у которого есть голова на плечах — в отличие от тех, кто окружает его здесь.
— Человека взрослеют не годы, — задумчиво повторил Серый то, что когда-то слышал от отца. — Его взрослеют обстоятельства. Взрослеют или убивают. Тут уж у кого как.
Сейчас Серый, мимо центральной площади, нёсся к воротам посёлка. Он понятия не имел, что там собирается делать, но отчего-то был уверен, что поступает правильно. Про Эри откуда-то знал, что бежит следом, как и Виссарион — тот за ними всю дорогу по пятам ходил. Куда Серый с Эри, туда и это чучело.
Ладно, хрен с ними обоими. Может, так оно действительно лучше. От Виссариона один чёрт не отвязаться, а девчонка пусть на глазах будет.
Ворота — это была условность. Забор вокруг посёлка не ставили, Шаман подчёркивал свою открытость миру всеми доступными способами. По краям от широкого прохода в живой изгороди были вкопаны деревянные столбы, а к ним прикреплены невысокие, по плечо, сколоченные из деревянных реек створки. Закрывали их обычно на день, ночью «ворота» стояли распахнутыми настежь.
Возбуждённые голоса Серый услышал издали. И разглядел, что толпа у ворот скопилась уже изрядная.
— ... лён будет наш, — громко, возбуждённо доказывал незнакомый мужской голос. — И ничего ты нам не сделаешь! У вас и так добра полно.