Когда книга перешла к аптекарю, он только посмотрел на переплет и поспешно передал ее дальше, как будто в прикосновении к этой книге уже заключалась опасность.
Один за другим выступали свидетели.
Первым за свидетельским барьером появился Эйнис – репортер «Стон-пойнтовских новостей».
Эйнис показал, что искусно поставленными вопросами принудил Робинсона сознаться во время интервью, что за свое выступление на конгрессе сторонников мира он, певец, получил крупную сумму. Правда, подсудимый пытался замаскировать это заявлением, что будто бы получил деньги в качестве платы за концерты, но всякий понимает: он отправился в Советский Союз после конгресса именно для того, чтобы получить условленную сумму.
Все это Эйнис проговорил без малейшей запинки, глядя в переносицу прокурора и стараясь не поворачиваться к подсудимым.
Присяжные заседатели зашептались. В зале начался сильный шум: волновался Горчичный Рай.
Сфикси постучал молотком по столу:
– Если шум не прекратится, я прикажу освободить последние ряды от публики.
Холодно блистая очками, на свидетельском месте появился директор школы Мак-Магон.
Да, сэр, он может дать характеристику двум подсудимым: учителю Ричардсону, преподававшему у него в школе и недавно уволенному за свои антиамериканские воззрения и поступки, и ученику Робинсону, помещенному в школу благодаря великодушию мистера Милларда.
Подсудимый Ричардсон использовал свое положение преподавателя для того, чтобы внушать молодому поколению вредные идеи и всячески разлагать его, В своем кабинете он держал портрет Джона Брауна, внушал детям, что прошел век благородных деятелей, которые боролись за равноправие всех угнетенных. Среди учеников у Ричардсона были любимцы и ненавидимые, причем отличал он цветных, а преследовал способнейших белых. Он постоянно посещал рабочие районы города, в частности Горчичный Рай, и вербовал там единомышленников. Во время войны он завязал прочные связи с коммунистами, и в своем общении с народом выполнял их оказания. Попечительский совет школы, которому Мак-Магон доложил о вредной, изменнической деятельности учителя, немедленно принял меры и уволил Ричардсона, поэтому в настоящее время школа больше не несет ответственности за его поступки.
– Благодарю вас, мистер Мак-Магон, – необычайно любезно отнесся судья к директору – Вы дали суду исчерпывающую характеристику обвиняемого.
Свидетель Ньюмен появился перед судом с забинтованной шеей. Ньюмену хотелось показать, что он только чудом остался жив.
Сыщик располагал самыми точными данными относительно всех пяти обвиняемых. Джемс Робинсон? Пожалуйста, ваша честь! Робинсон приехал в город, и тотчас же в рабочих районах началось волнение Этот концерт в «Колорадо» был задуман давно. Его программу, разумеется отнюдь не музыкальную, ваша честь, вырабатывали сообща: сам Робинсон, учитель Ричардсон и оба других подсудимых – Гирич и Квинси – на собрании в доме Робинсона. Предварительно рабочие Гирич и Квинси пытались вызвать волнения на заводе Милларда, но им это не удалось благодаря своевременному вмешательству администрации и его, Ньюмена. Что касается Чарльза Робинсона, то это законченный бунтовщик, ваша честь. Мальчишка не зря отказался от дактилоскопирования. Он и тогда уже знал, что отпечатки его пальцев рано или поздно пригодятся следственным органам. Ньюмен может показать суду свою шею. Врач сказал: еще секунда – и Ньюмен отправился бы прямо на небо.
Вы только подумайте: негр бьет белого! Что же это такое, джентльмены? На юге их за это линчуют, а здесь мы спокойно смотрим, как черный мальчишка набрасывается на белого, чтобы его убить! Негр думает, чтоможет покушаться на убийство и остаться безнаказанным!
– Однако вы ударили мать мальчика, и мальчик вынужден был вступиться за нее, – вмешался защитник, перебирая бумаги на своем столе. – Разве в ваши обязанности входило бить женщин?
Ньюмен принял глубоко оскорбленный вид:
– Бить женщин? Нет, сэр, я никогда еще не бил их. Женщина просто мешала мне пройти, и я слегка отстранил ее.
– Отстранили так, что она со стоном упала наземь? – продолжал защитник.
Ньюмен пожал плечами.
– Почем я знаю, может, негритянка была просто пьяна! – нагло возразил он.
– Это ложь! – вскричал, вскакивая, Чарли. – Он лжет, заставьте его замолчать!
– Это ложь! – эхом откликнулась Салли.
Последние ряды разразились возмущенными криками. Многие от негодования топали ногами.
– Если шум не прекратится, я прикажу всех вывести, – заявил Сфикси. – А вам, молодой человек, – обратился он к Чарли, – вам я посоветую молчать, иначе вы только увеличите свою вину.
– Мой помощник Кольридж может подтвердить, что я только отстранил мать этого парня, – сказал Ньюмен, испуганный гневным откликом зала.
Вызвали Кольриджа. Убийца Цезаря появился, тяжело опираясь на костыли, еле дотащился до места за барьером, долго отдувался и, прежде чем заговорить, раза два тихонько, но явственно для всех простонал. Этот восьмидесятикилограммовый детина добросовестно играл свою роль изувеченного.
Он был страшно зол на всех обвиняемых. Еще бы! Из-за каких-то проклятых негров и жалкого учителишки проваляться две недели в постели и вместо благодарности начальства и повышения по службе с треском вылететь из полиции! Да еще на прощание и Ньюмен и майор Симсон орали на него так, что было слышно, наверно, на другом конце улицы.
Ну, если ему теперь плохо, то пусть этому сброду будет еще хуже!
И Кольридж старался вовсю.
Избегая упоминать об убийстве Цезаря, он рассказал, как на него в зале напали цветные, как он пытался от них освободиться, вырвался и побежал на сцену, и как здесь на него напал Ричардсон. Он – просто несчастная жертва, и почему именно его хотели убить – понятия не имеет.
– Так, значит, вы утверждаете, что не вы убили ветерана Бронкса? – задал вопрос защитник.
Кольридж, задыхаясь, простонал, что ему трудно говорить, но что если он и выстрелил в негра, то сделал это в целях самозащиты: негр хотел его убить, это всякому ясно.
Сфикси снова застучал молотком. Горчичный Рай решительно не хотел униматься. Слышались возмущенные крики и свист.
– Здесь некоторые возражали против усиленных нарядов полиции, – громко сказал судья, обращаясь преимущественно к ложе прессы. – Теперь вы видите, что это только необходимая мера предосторожности. Сегодня, когда я входил в здание суда, меня тоже освистали какие-то люди. Я больше не намереваюсь с боем пробираться через толпу, которая освистывает тех, кто не имеет защиты!
– Бедняжка, он жалуется на беззащитность! – раздался насмешливый голос.
– Продолжайте допрос свидетелей, – распорядился судья.
Хомер, вызванный прокурором, повторил почти все, что сказал директор школы. Да, сэр, бывший учитель Ричардсон злоупотребил своим служебным положением. Расовое равенство, левые идеи были его коньком, и он постоянно в классе пытался влиять на своих учеников. К счастью, сэр, американские дети не так-то легко поддаются подобной пропаганде! Только цветных удалось ему обратить в свою веру, в частности обвиняемого ученика Чарльза Робинсона. Хомер всегда предсказывал, что этот мальчик плохо кончит.
Робинсон был заносчив, чересчур много воображал о себе и держался слишком развязно. Кроме того, он был груб, сэр, очень груб и дерзок. Однажды, когда дело шло о его участии в живых картинах и свидетель сказал, что роль Робинсона выходит неудачно, этот мальчишка, сэр, набросился на него, свидетеля, с кулаками! Можете себе представить, джентльмены!
Публика взглянула на мальчика, тихо сидевшего на скамье подсудимых, потом перевела глаза на грузную фигуру с перебитым носом. Пронесся смешок, и Хомер без особой славы покинул свидетельское место.
Следующим свидетелем оказался президент школы Коллинз. Он быстро и невразумительно пробормотал, что ученик Робинсон ни в чем особенном замечен не был, но, впрочем, популярностью среди школьников не пользовался, так что даже в середине учебного года седьмой класс решил его отстранить и выбрать другого старосту. Кажется, однако, вся эта затея кончилась ничем по неизвестным для президента причинам. Больше он ничего по этому поводу сказать не может, так как все это время готовился к встрече с «петухом» Хентером из Гренджерсити и ничего не знает.