В первых рядах дружно аплодируют. Представители «тринадцати семейств» и их друзья чрезвычайно довольны решением присяжных. Присяжные улыбаются, как актеры, удачно исполнившие довольно трудную роль.
– Прошу без аплодисментов, леди и джентльмены, – мягко выговаривает Сфикси. – Здесь не театр, а учреждение, стоящее на страже закона.
Однако все понимают, что судья очень польщен аплодисментами.
Гнусавый секретарь спрашивает, что имеют сказать суду до произнесения приговора подсудимые.
Джемс Робинсон, Роберт Ричардсон, Иван Гирич, Джерард Квинси отказываются от последнего слова. Нет, им нечего сказать участникам этой игры в суд!
Но вот со скамьи подсудимых поднимается мальчик. Он выходит вперед, и прожекторы освещают его темно-пламенное лицо. У мальчика немного дрожат руки, и, чтобы скрыть это, он сжимает и разжимает кулаки.
– Здесь сказали, что я хотел убить сыщика, – говорит он, смотря куда-то поверх голов. – Это единственная правда, которую сказали на этом суде. Да, я хотел убить его за то, что он ударил мою мать. И, если бы это повторилось, я снова поступил бы так же. Я не боюсь приговора, и мои друзья здесь тоже не боятся. Я знаю: если бы нам предложили умереть, отдать нашу жизнь, для того чтобы на земле поскорее наступила справедливость и мир, чтобы люди всех цветов кожи стали равны и богатые перестали угнетать бедняков, – все мы согласились бы на это!.. Правду я говорю, дядя Джим? – И мальчик поворачивается к певцу, ожидая ответа и зная этот ответ.
– Правду, мой мальчик, – тотчас же говорит Джемс Робинсон.
– Правду! Истинную правду, Чарльз! – откликаются Гирич и Квинси.
– И за это борются, Чарльз, за это борются лучшие люди на земле! – Ричи гордо кивает мальчику.
– Вы слышите! – торжествующе обращается Чарли к судье. – Я кончил, сэр.
Двое присяжных перестают жевать резинку. Удивительный негритянский мальчик сказал слова, которыми гордился бы любой взрослый, страстно воюющий за счастье людей.
Чарли сел и отвернулся от зала. Лихорадка, бившая его все время, пока он говорил, утихла. Осталось чувство усталости и голода. Болело горло, было трудно глотать. Он не думал о том, что ждет его и других: будущее было похоже на глубоко спрятанную боль, когда где-то ноет нерв и не знаешь, где источник этой боли. Суд, потоп камера, день за днем взаперти, может быть, тяжелая работа где-нибудь на каменоломнях, на железной дороге…
До него донесся визгливый голос Сфикси. Судья торопился прочесть приговор:
– «Джемс Робинсон, сорока семи лет, певец по профессии; Роберт Ричардсон, тридцати двух лет, учитель; Гирич Иван, сорока двух лет, механик; Джерард Квинси, тридцати восьми лет, по профессии токарь, и Чарльз Робинсон, учащийся, – приговариваются все пятеро к тюремному заключению сроком на три года или к уплате штрафа в размере ста тысяч долларов. Кроме того, приговоренным Джемсу Робинсону и его племяннику Чарльзу Робинсону, по отбытии наказания, воспрещается проживание в данной местности и в данном штате; приговоренным Квинси, Гиричу и Ричардсону, после отбытия наказания, запрещается занимать какие-либо должности в государственных учреждениях штатов. В случае если приговоренные захотят заменить тюремное заключение штрафом, означенная сумма в сто тысяч долларов должна быть внесена полностью и за всех сразу».
Голос судьи смолк.
Джемс Робинсон чуть-чуть усмехнулся. Наверно, на свете найдется немало импрессарио, жаждущих заключить с ним договор и на большую сумму. Но теперь надолго заглохнет его голос. Суд заставил его замолчать.
Так значит – тюрьма!
43. Выкуп
– Мама, дай мне, пожалуйста, мою кошечку.
– Кошечку? Зачем она тебе, Кэтрин? Увидит Фэйни, снова отберет и разобьет, как прежнюю… А теперь, после твоего безрассудного поведения в суде, отец ни за что не купит тебе новой, ты отлично это знаешь.
– Да, ма. И все-таки мне непременно нужна кошечка. – Кэт была непреклонна.
– Ох, дети, дети! – вздохнула миссис Мак-Магон. – Какие вы оба своевольные и упрямые!
– Прошу, ма, не сравнивать меня с Фэнианом! – отрезала Кэт. Однако сразу смягчилась: – Не сердись, ма, я не хотела тебя обидеть… А теперь давай кошку.
– Скажи, по крайней мере, что ты собираешься делать со своей копилкой? На что тебе понадобились деньги?
Кэт звонко поцеловала мать в щеку.
– Тайна, ма! Страшная, глубокая, роковая, таинственная тайна! – затараторила она, завладев новой фарфоровой копилкой, как две капли воды похожей на прежнюю.
Провожаемая подозрительным, робким взглядом матери, Кэт вышла из комнаты и направилась к заднему крыльцу коттеджа. Там, в тени большого каштана, ее дожидался взволнованный Джон Майнард.
– Достала? – торопливо спросил он, как только силуэт девочки появился на крыльце.
Кэт молча показала ему копилку.
– О-кэй! – с удовлетворением пробормотал Джон. – Сколько же там?
– Не знаю, – сказала Кэт, с грустью рассматривая кошечку. – Правда, она хорошенькая, Джонни? Я назвала ее Пусси… Она со мной даже спала. – Она прижала к себе фарфоровую головку кошки.
– Угу! – Джон смотрел больше на Кэт, чем на кошку. – Так сколько же в ней?
– Вот разобьешь – увидишь. – Кэт протянула ему копилку. – Надо только хорошенько ударить ее головой о камень или о стенку дома.
Джон ужаснулся:
– Разбить твою кошечку! Твою Пусси!.. Ни за что на свете!… И потом, для чего разбивать! Наверно, у нее в животе есть замок, как у всех копилок.
Кэт качнула апельсиновой головкой.
– Нет, – сказала она вздохнув, – у прежней копилки был замок, а эту па купил нарочно без замка. Сказал, что мне надо приучаться к бережливости и что у Фэйни всегда есть деньги, а я все свои трачу бог знает на что… Он знал, что я ни за что не захочу разбивать кошечку.
– Ну, вот и хорошо! – обрадовался Джон. – Значит, мы ее и не разобьем.
Кэт нахмурилась:
– Какой же ты бестолковый, Джонни! Ведь я говорила, что не разобью ее, если деньги понадобятся на какие-нибудь пустяки. А здесь дело идет о человеческой жизни.
Девочка важно подняла вверх крохотный розовый палец.
– Ну и ну, Кэт! – только и мог пробормотать Джон. – Только, знаешь, мне все-таки не хотелось бы этим заниматься, как-то рука не поднимается…
– Эх, ты, а еще мальчик! Вот гляди! Кэт чисто мальчишеским жестом размахнулась и швырнула фарфоровую кошку прямо в заднюю стену коттеджа. Во все стороны брызнули осколки, раздался металлический звон, и Кэт поползла по земле, собирая рассыпанную мелочь. Джон кинулся ей помогать.
– Вот, – сказала наконец девочка, поднимаясь с колен. – я насчитала одиннадцать долларов и семь центов. Это все, что у меня есть. Все, что мне подарили на рождение мамины братья. – Она с горестью поглядела на Джона: – Ох, Джонни, ведь надо собрать целых сто тысяч! Если мы одни будем собирать, Чарли, наверно, состарится в тюрьме!
Джон невольно улыбнулся.
– Смешная ты, Кэт! – сказал он. – Разве ты не знаешь, что делается у нас в городе! Ведь теперь вес, кто слышал и читал о суде, собирают деньги, чтобы выкупить певца, Ричи и всех наших. – Он наклонился к самому уху Кэт: – Я тебе должен открыть секрет: знаешь, мой старик так расчувствовался после этого суда, что дал две тысячи долларов миссис Робинсон на выкуп. И я тоже отдал все мои сбережения! – с важностью прибавил мальчик. – У меня знаешь сколько было? У меня было целых семьдесят долларов, и я хотел купить себе настоящий мотоцикл.
– Правильно сделал! – одобрила Кэт. – Так ты сейчас же отнеси и мои деньги миссис Робинсон.
– Ты положи их в конверт и надпиши от кого, – посоветовал Джон. – Ей, наверно, будет приятно… Ведь она помнит, как ты выступала в суде и защищала Чарли.
Кэт покраснела до самых ушей.
– Пожалуйста, и не вспоминай об этом! – сказала она. – Я была дурочка. Надо было пойти к судье и выложить ему все, как это сделал Чарли, а я растерялась.
– Вовсе ты не дурочка! – горячо вступился мальчик. – Ты очень хорошо тогда сказала. И потом, ведь ты знала, что тебе за это дома достанется, и все-таки не побоялась!