Сулить посулил, а все боялся: уйдет с буксира Алеша. Стоило случайному командиру заговорить с юнгой, Шустров как конь на дыбки - отнимают названого сына!..
Летом Шустрову приказали доставить ночью легкую батарею из дивизиона Гранина на дикий островок против Утиного мыса - так назвали южное острие Гангута, где под гранитным утесом вечно сшибались волны двух заливов, Финского и Ботнического. Мористее на крутой скале стоял чужой маяк, глазастый, со стереотрубами, радиостанцией и слухачами. Пушки надо за ночь выгрузить, поставить "в секрет" и замаскировать.
С погашенными огнями, лавируя среди рифов, буксир малым ходом прошел к островку с тыла. А с фронта выскочили два пограничных "МО" - малые охотники. Да так взревели авиационными моторами - звуковая завеса, хоть из пушек пали!
С тыла вплотную к островку не подойдешь - камни. Нужен пушкам плот. Но где его взять, разве что домик, покинутый рыбаками, разобрать?.. Алеша мигом сообразил раздеться, проплыть оставшиеся метры и передать артиллеристам, чтоб ладили плот.
Пока домик разбирали, вязали плот и переправляли пушки, Алеша успел узнать, что островок полон змей, жизнь на нем робинзонова, а капитан Гранин напротив, на Утином мысу.
Там Алеша недавно побывал, но дальше дощечки с надписью "Не ходить! Стреляю без предупреждения!" не проник. Думал, чудеса в лесу - нажмешь кнопку, из-под земли пушки выскочат. А дощечку, оказывается, Гранин повесил, пугая пришлых охотников, чтоб не портили ему утиной охоты.
Словом, подружился Алеша с островитянами. Их лейтенант сказал ему на прощание:
- Давай, юнга, к нам, мы тут с тобой и змей разгоним, и комендором станешь!
- Он моряцкий сын, - отрезал Шустров. - На море ему и жить. Я его на рулевого выучу.
Но разве удержишь юнгу, если он после каждого схода на берег с захлебом рассказывает то про белесого солдатика, встреченного на вокзале, то про Богданыча - признал матрос юнгу, рассказал, как диверсанта на пляже поймали: голышом вылез и пробирался к тайнику с одеждой... А уж после ночи у дикого островка, когда пограничные "МО" пошумели и умчались в бухты Густавсверна, где скалы скрывают их от всех ветров и посторонних глаз, житья Шустрову не стало: когда же буксир пойдет туда?..
Не знал Алеша, что и Шустров ищет случая побывать на Густавсверне. Расспрашивая других, Шустров убедился, что отца Алеши высаживал не буксир, а катер "МО". Только какой из катеров? Когда высадке помешал плотный огонь и возникла заминка, мичман прыгнул в ледяное сало, подставил свою спину под трап, чтобы товарищи сошли на берег сухими, а сам упал, погиб от пули. Такой случай наверняка занесен в вахтенный журнал катера, и Шустров надеялся найти катер, попав на Густавсверн.
Вскоре к Утиному мысу забрел чужой буксир с двумя баржами и будто случайно застопорил ход на траверзе дикого островка с секретной батареей. Расчет верный: с островка должны были бы обстрелять или окликнуть. А островок молчал, предупредительный огонь открыли с Утиного. Чужой буксир бросил баржи и сбежал. Шустрову приказали оттащить эти баржи для досмотра к Густавсверну. Так Алеша попал в бухту Пограничную.
Пока пограничники досматривали задержанный груз, Шустров сошел на берег и пропал. Алеше тоже разрешили пройтись по деревянным мосткам, где стояли красавцы "МО", окрашенные шаровой краской. На носу каждого белели огромные цифры.
Его окликнул Шустров с борта "Двести тридцать девятого".
И вот Алеша - на палубе катера перед высоким чернобровым богатырем, пожалуй, покрепче отца, хотя отец мог одной рукой схватить Алешу и, как в цирке выжимают гирю, поднять его над головой. Богатырь этот с такой теплотой смотрел на юнгу глубокими карими глазами, что голова у Алеши закружилась; он что-то почуял, ему вдруг показалось, что лейтенант чем-то похож на его батю, хоть он и совсем не походил на мичмана Горденко ни ростом, ни лицом, но басистый голос, украинский говорок точно как у отца.
Лейтенант Терещенко Александр Иванович, командир катера "МО", подозвал матросов и сказал:
- Вот сын мичмана Горденко. Проводите его в кают-компанию.
В кают-компании Алешу усадили на узкий кожаный диван. Принесли "Исторический журнал". На одной из его страниц была короткая запись о десанте и о подвиге мичмана Горденко.
Его водили из кубрика в кубрик. Рулевой подарил тельняшку. Командир настоящий "гюйс", матросский воротник. А сигнальщик, который всю ночь десанта простоял рядом с отцом, провел Алешу с разрешения Терещенко на мостик, показал компасы, машинный телеграф и свое пестрое флажное хозяйство.
- Взять бы его к нам? - предложил командиру сигнальщик.
- Не так-то это просто, товарищ Саломатин. Надо разрешение командования. Тебе сколько, Алеша?
- Семнадцать, - Алеша прибавил несколько месяцев.
- А сколько классов окончил?
- Восемь. Без одной четверти. Я на матроса учусь. - Алеша оглянулся: ушел Шустров.-Капитан обещал зачислить осенью рулевым.
- "Рулевым"! Паршин, сколько вы окончили классов?
- Десять, товарищ командир!- ответил рулевой, который подарил Алеше тельняшку.
- А вы, Саломатин?
- Десятилетку, товарищ командир.
- Слыхал? Да еще год в учебном отряде. Саломатин у нас лучший сигнальщик. Профессор!
- По части компота, - тихо подсказал рулевой Паршин.
Терещенко только бровью повел, сказал Алеше:
- Хочешь командовать таким конем? - Командир похлопал по ручкам телеграфа, Алеша знал - одного движения командира достаточно, чтобы катер взял такой ход, какой и не снился команде "Кормильца". - Хочешь - учись. Осенью откроют школу, снова пойдешь в восьмой класс.
- Товарищ командир, неужели всей командой не поможем ему до осени в девятый сдать? - сказал Саломатин.
- Нечего было школу бросать, - отрезал Терещенко. - Завтра приходи на набережную. Знаешь, где германский обелиск?
- Знаю, товарищ лейтенант. Где львы. Против Дома флота.
- Точно. Будь там в девять ноль-ноль.