Неожиданно волна схлынула. Медленно отстранившись, мы посмотрели друг на друга широко открытыми безумными глазами. Полная тишина. Я оглянулся. Женька с Марком, отодвинувшись, сидели возле стеночки и с открытыми ртами смотрели на нас.
— У вас здесь есть где помыться?
— Душ есть. Только воды очень мало, на всех не хватит.
— А мы разом залезем. Да, Марк?
Не меняя обалделого выражения лица, Марк кивнул.
Душем оказался прикреплённый к фургончику большой пластмассовый бак. Воды в нём действительно было немного.
— Как же мыться в такой тесноте? — выдавил пришедший в себя Женька.
— Ладно, я вас помою, — сказала Ливила, и я прямо почувствовал, как Женька расплылся в улыбке.
Я стоял под душем, запрокинув голову. Темнота закрытых глаз окружала меня. В темноте сверху бежала почти горячая вода. Тесно соприкасаясь со мной, крутились Марк и Женька. По телу скользили чьи-то ладони, и их было больше чем две. Мои руки тоже касались чьих-то тел. Я тонул в нахлынувшем удовольствии и не ведал спасения, потому что не желал его всем своим существом. Вода давно кончилась, а мы вчетвером стояли, прижавшись друг к другу, и, наверно, могли бы простоять так вечно, не желая разрывать объятий и тепла, что соединили нас. И только Марк тихонько пел песню Цоя, прикасаясь губами к моей груди:
«Ах, эта братская, братская, братская, братская любовь
Живёт во мне, горит во мне.
Ах, эта братская, братская, братская, братская любовь
Живёт во мне, сожжёт меня дотла.
Сожжёт меня дотла.
Дотла…»
Я ощущал над нами бездонное небо, улыбался и был счастлив.
Но проклятые комары в тени от домика знали своё дело, и поэтому, быстро обтёршись принесённым Ливилой полотенцем, мы побежали в фургончик. Мы болтали и смеялись, но ни слова не сказали о пережитом. Это становилось секретом нашего внутреннего бытия. Сладостной тайной, что объединяла нас в одно целое понимающее существо. Мы становились родными друг для друга.
Приехал пасечник. Мы собрались, поблагодарили за мёд, а он сказал, что всегда будет рад видеть нас в гостях, потому что одному и поговорить не с кем. Мы пообещали приехать и, попрощавшись, покатили в обратный путь.
Уже в городе Ливила спросила:
— Вы часто бываете на пляже?
— Каждый день.
— Каждый день, — повторила она. Словно говоря: «Я обязательно приду завтра и буду вас ждать».
— Пока!
— Пока!
Каждый день…
Её кожа… Я до сих пор чувствовал прикосновения, что разжигали пожар внутри тела, и сгорал заживо. И только её губы могли остудить это пламя, вдохнуть, вобрать в себя. Я сходил с ума.
Я прижался губами к руке, вдохнул запах кожи — от неё до сих пор пахло озёрной водой и её прикосновениями.
*
Я спал на открытой лоджии, потому что в комнате было невыносимо душно, а проснулся из-за того, что солнце светило в лицо и становилось жарко. Не успевший остыть за ночь город вновь раскалялся. Я откинул простыню и посмотрел на тело. На белом фоне оно выглядело особенно загорелым, только кожа, скрытая днём плавками, выделялась своей бледностью. Я любил своё тело, мне нравилось, как оно выглядит, как играют под кожей мышцы.
Я встал, яростно почёсывая искусанные комарами за ночь руки и ноги. Проделав все утренние процедуры, я вышел из ванной и плюхнулся на коврик, собираясь позаниматься йогой. Пустота в сознании была бездонной.
А ведь есть люди, которые тратят годы на то, чтобы прекратить мысленные диалоги, а у меня и монологи редкость, посмеиваясь, подумал я, совсем недавно начитавшийся книжек Кастанеды, и включил музыку, иначе пустота так бы и осталась недвижимой.
«…И вот нам становится страшно что-то менять.
Перемен! — требуют наши сердца.
Перемен! — требуют наши глаза.
В нашем смехе и в наших слезах,
И в пульсации вен:
Перемен!
Мы ждём перемен!»
Кровь побежала по венам. Я сделал глубокий вдох и встал на руки, постоял с разведёнными в стороны ногами, соединил в бабочку. Нестерпимо зачесался укус на левой голени, но я отринул досадные помехи и продолжил практиковать.
Я уже почти закончил, когда на лестнице за стеной раздались знакомые и желанные шаги, а затем в дверь постучали.
— Заходи, Марк!
Он вошёл и, увидев, что я занимаюсь, тихонько залез, улёгся на кровати.
Несколько кувырков вперёд и назад, а также перекатов с боку на бок, чтобы окуклиться в притянутые силы и впитать их. Сел в позу лотоса, руки в намасте напротив солнечного сплетения. Вибрации в теле должны совпадать с вибрациями в мире. Соответствие. Тело распахнулось, границы между ним и всем окружающим пространством исчезли. Тело и мир свободно перетекали друг в друга, перемешивались, и уже не отличить, где тело, а где пространство. Находясь в этом состоянии, я открыл глаза и посмотрел на Марка. Он смотрел на меня, глаза подёрнуты пеленой отрешённости. Я вошёл в его взгляд, заполнил сознанием тело, ощутил как своё, пошевелил пальцами на его ноге.
— Я ощущаю твоё присутствие, — прошептал он, — ты во мне.
Невидимые руки потянулись к моему сознанию в его теле. Он обнял моё сознание своим. Я знал, чего он хочет, и открылся.
Шелест листвы, запахи трав, детский смех, прикосновение лёгких волос к руке, ароматы жизни, сочные и душистые, чистая и прохладная вода родника. Они втекали внутрь, несли свою сущность. Марк шевелился внутри, тёплый и живой. Его сознание сливалось с моим, как недавно моё слилось с миром. Все уголки бытия заполнила любовь и идущая следом нежность.
— Я люблю тебя, — шептали его губы, — люблю, люблю, люблю…
Я придвинулся ближе и провёл пальцами по его лицу, а его рукой коснулся своего лица. Как странно ощущать своё тело через прикосновение чужой руки. И, уже находясь каждый в своём теле, мы обняли друг друга.
— Я исцелю твоё сердце, — сказал он с бесконечной уверенностью, а мне захотелось заплакать.
Я вспомнил маму и то время, когда обнимал её так же, как Марк сейчас меня, и не знал одиночества. Господи, почему мы такие одинокие существа, почему нам так не хватает тепла?
С ним, в его любви, я стремился забыться, чтобы не вспоминать интернат, чтобы не видеть, как мы сидим среди знойных трав, а за спиной, всего в паре шагов, открывается бездна моего горя и отчаяния. Я чувствовал её мёртвое дыхание и стремился сделать всё, чтобы оно не коснулось сердца Марка. Он не знал, что каждый новый день после тёмных снов в глубинах боли я выползал на этот берег, чтобы увидеть его. Йога давала мне силы не свалиться обратно, позволяла удержаться здесь, в этом солнечном свете. И сердечная боль с безысходной тоской отступали, а загорелое тело являлось постоянным доказательством и напоминанием, что у меня получается, что я могу. Я старался загореть посильнее, чтобы хватило на зиму этого тепла и света.
— Как думаешь, Ливила придёт сегодня на озеро?