Я не мог смотреть ей в глаза, потому что комом в горле встали слёзы. Я кивнул и отвернулся. Почувствовал её желание прикоснуться, утешить и мотнул головой. Она вышла из квартиры, я пошёл следом. Мы спустились на первый этаж. Стульев было только три, на четвёртом мы играли. Я пристроился на один стул с Марком. Но так сидеть было очень неудобно.
— Саш, давай, чтобы не начинать сначала, ты отдашь свои карты Ливиле, а я сяду к тебе на колени, и мы будем играть вместе.
— Так нечестно, — возмутился Женька, — вдвоём вы, конечно, нас обыграете.
— Ладно, я не буду подсказывать, ну, если только совсем чуть-чуть.
Женька махнул на нас рукой, и радостный Марк устроился у меня на коленях, показал свои карты.
— Ты помнишь, какие у тебя были? Сколько мне стоит запросить?
— Пасуй, родимый, — ответил я, и Марк сразу погрустнел.
Игра шла своим чередом, а неугомонный Марк ёрзал на коленях, и я ощутил, что у меня встаёт.
— Да не скачи ты, — с мукой в голосе произнёс я.
Он замер, видимо, что-то почувствовав, и прошептал:
— Я люблю тебя. — А затем добавил: — Как брата.
«Вот чёрт мелкий!» — подумал я и, ссадив его на табуретку, выскользнул во двор.
Остыв под дождиком, я вернулся в подъезд и, прислонившись к стене, смотрел, как они играют. Я не мог избавиться от мысли, что завтра Марка уже не будет. Мир тускнел всё сильнее.
Поздно вечером, когда все попрощались и разошлись по домам, я сидел у себя и ждал. Он пришёл. Весь какой-то понурый и словно виноватый.
— Я уезжаю завтра рано утром. Мы едем на станцию в другой город, только оттуда идут поезда домой.
Я смотрел в его глаза и безмолвно, на уровне чувств, спрашивал:
«Домой? Разве твой дом не здесь?»
«Здесь, — читалось во взгляде, — но там мама, отец, брат, школа и обычная жизнь».
«Зачем они тебе? Мы можем уйти все вместе».
«Куда? И Женька вот тоже сказал, что уедет учиться… Я не могу».
В его глазах стояли слёзы.
«Тогда мы уйдём с Ливилой, а дорогу я найду. Не зря мы столько колесили этим летом. Я искал её и чувствую, что она где-то рядом».
«Прости меня!»
Он обнял меня, а я стоял, опустив руки. Я ничего не мог с собой поделать. А бездна отчаяния за спиной дышала мраком, и волны накатывали на ноги.
— До утра ещё дожить надо.
Он отстранился и ушёл со слезами на глазах.
Я почувствовал, что задыхаюсь, и распахнул окно. Мокрая свежесть наполнила комнату. Гроза ушла на восток. Небо ясное, и в нём чистые яркие звёзды. Я залез на стол, а с него на подоконник. Сел, скрестив ноги. Смотрел в бездонное небо, живое небо, полное звёзд, и чувствовал себя очень маленьким, затерянным в бесконечности. Я представил себя озером, в зеркальной поверхности которого отражались звёзды, а на глубине шевелили плавниками рыбы и качались водоросли. Звёзды отражались и сияли во мне.
Впереди целая ночь, и я не собирался ложиться спать, потому что боялся не проснуться. В таком состоянии я мог не суметь выбраться назад в этот мир, в тело. Потому что отчаяние плескалось уже у горла и норовило затопить меня полностью, вырваться из глаз вместо слёз. Я представил себя цветком лотоса, качающимся на тёмных волнах, и не чувствовал дна.
Около четырёх, когда небо посветлело в предчувствии рассвета, в дверь тихонько постучали. Слезая со стола, я чуть не упал, потому что ноги затекли и плохо слушались.
«Не хватало только шею свернуть, — подумал я с горечью, — вот смеху-то будет».
Я открыл дверь. В коридоре стоял помятый и небритый дядя Марка.
— Марк почему-то постеснялся прийти и попросил меня узнать, поедешь ли ты его провожать. Мы сейчас выезжаем.
— Поеду, — сказал я.
Я вышел во двор. Дядя Марка закрывал ворота гаража. Марк переминался с ноги на ногу возле машины и ёжился от утренней прохлады. Я впервые ощутил приближение осени, и вновь волна неизъяснимой тоски захлестнула меня. Я заморгал, чтобы прогнать подступившие слёзы.
— Привет! — сказал он и протянул руку.
— Привет! — сказал я и пожал маленькую, совсем ещё детскую ладонь.
— Поедешь?
Я кивнул.
— Садись, — сказал он и попытался улыбнуться. Улыбка получилась не очень уверенной. Мы уселись на заднее сиденье.
Я смотрел на убегающий назад родной город, и мне казалось, что это я навсегда покидаю столь знакомые и безлюдные в этот ранний час улицы. Марк взял мою руку и, сжав в ладонях, положил к себе на колени. Мы проехали по мосту над рекой, мимо озера, в зеркальной глади которого отражались тонкие камыши. Прочь из города.
Марк ещё немного посидел, а затем прилёг, опустив голову мне на колени. Я положил руку на его плечо. Возможно, он уснул, а может, только сделал вид. Его глаза были закрыты.
«Я не смогу тебя забыть, — подумал я. — Как бы ни хотел, не смогу. Нас разъединяют. Что мне делать?»
— Я ещё не видела, чтобы так дружили, — произнесла тётя Марка, повернувшись ко мне. — Ты бы знал, как он вчера плакал, сказал, что не хочет уезжать, просил перевести в твою школу. Пришлось звонить отцу, чтобы тот с ним поговорил.
Я молчал. Я запоминал эти мгновения, тепло его тела под ладонью, ощущение, что он рядом.
Марк сбросил сандалии, забрался на сиденье с ногами, развернулся и лёг, уткнувшись лицом мне в живот.
— Я ещё приеду, — прошептал он, обнимая меня, — следующим летом, обязательно.
«Только нас здесь уже не будет». Я не сказал этого вслух, потому что не хотел его ранить. Пройдёт пара лет, и он всё забудет: и Женьку, и Ливилу, и меня, чувства угаснут, и всё поглотит жизнь.
Мы стояли на перроне возле ожидавшего, словно железный зверь, поезда.
— Пока, Саша, пока!
Тётя поцеловала его в щёчку и подсадила на высокую ступеньку.
— Вы только не забудьте его высадить, — обратилась она к сонной проводнице.
Дядя затащил в вагон сумки и отнёс их на место, а Марк стоял в тамбуре и махал нам рукой.
Поезд тронулся.
— Я приеду! — крикнул он.
Я помахал на прощанье. Поезд ушёл.
— Славный ребёнок, умненький.
— Да.
Мы сели в машину и поехали назад.
— Спать хочется, — сказал я.
— Так ложись.
Я улёгся, как до меня лежал Марк, повернувшись лицом к спинке сиденья. Я не хотел, чтобы кто-то сейчас видел моё лицо. Мне хотелось подтянуть колени к груди и исчезнуть навсегда. Мы уезжали, он уезжал. Расстояние увеличивалось, вместе с ним увеличивалась пропасть между нами. Она росла в сердце, разрывая его пополам. Марк уносил часть меня, которая навсегда останется с ним. Я старался не вздрагивать и до боли закусил губу. Горючие слёзы бежали из глаз. Мир обрывался, заполняясь чем-то серым и вязким. Безысходность, словно вата, заложила уши.
«Почему же так больно?»
Марк сидел в поезде возле окна и смотрел на пролетающие за окном деревья. Из глаз капали слёзы.