Вопрос встал в субботу, когда я вернулся из школы. Мама стирала, из ванной доносилось гудение машинки и запах порошка. На лоджии белели развешанные простыни и пододеяльники. Мама заглянула, когда я переодевался в домашние шорты.
— Что это за пятна?
Холодея от её тона, я поднял глаза. В руках она держала мою простынь.
— Какие пятна?
— Вот, вся простынь в них, потрогай. — И она протянула простынку.
Я потрогал и понял, что она права. В нескольких местах ткань была более плотной или загрубевшей, как от крахмала. А если приглядеться, то и цветом немного отличалась, имея чуть желтоватые края.
— Я не знаю, что это, — сказал я, продолжая холодеть и чувствуя себя виноватым.
Мама как-то странно на меня посмотрела и сказала:
— Садись, давай поговорим.
Я сел на кровать, всё больше напрягаясь. Мама опустилась рядом. Помолчала, вздохнула.
— Ты мастурбируешь?
— Чего? — не понял я, впервые услышав это слово.
Мама искоса глянула на меня.
— Ну, когда мальчики хотят получить удовольствие, они начинают ласкать свой член, и происходит семяизвержение.
— Я ничем таким не занимаюсь, — соврал я, чувствуя, как воспламеняются щёки и уши.
— Правда не мастурбируешь?
— Правда! — горячо уверил я, терзая ногтями коленки.
— В этом нет ничего плохого, для мальчиков это нормально, разрядка и всё такое, главное, сильно не увлекаться.
— Да правда, я не… — Я не смог выдавить из себя это слово.
— Только не надо делать это в постель.
— Мама! — От возмущения неловкость стала проходить.
— Значит, нет? Тогда у тебя поллюции.
— Чего? — приподнял я в удивлении правую бровь: этого слова я тоже раньше не слышал.
— Да-а, а я думала, что нынешняя молодёжь об этом всё знает.
— Мам!
— Что «мам»? Знать надо, как организм работает, а не мамкать. У мальчиков в твоём возрасте начинает активно вырабатываться сперма. Надеюсь, хоть это слово тебе знакомо?
— Знакомо.
— Ну, хоть что-то! Она вырабатывается и требует выхода, что и происходит во время сна, обычно с эротическим содержанием. Тебе такие сны снятся?
— Нет, — опять соврал я.
— Ладно. Будем считать, что разобрались, поэтому спи в трусах, их постирать легче, чем простынь.
— Я и сам постирать могу.
— Вот трусы сам и будешь стирать. Я понимаю, что ты терпеть не можешь спать в одежде, но иначе — сам теперь знаешь, что надо перед сном делать.
— Что? — не понял я.
— Что-что, подумай, что…
Я подумал и опять покраснел.
Больше на эту тему мы не разговаривали. Спать в трусах я кое-как привык, только пару раз в неделю их приходилось стирать.
Кошмары начались позже, вместе с участившимися вечерами, когда мама сидела за бутылкой вина. Днём они казались ерундой, смешной выдумкой, но стоило спуститься ночи, как они оживали, набирая силу, и я весь дрожал, предчувствуя приближение нечеловеческого ужаса.
*
Шёл по аллее через горсад и почувствовал, что надо бы отлить. Остановился, развернулся к деревцу, достал и поливаю. Прошёл мимо мужчина, ничего не сказал. Потом пацаны мелкие пробежали, смеясь и оглядываясь. Затем со мной поравнялась какая-то женщина. Я уже заканчивал и стряхивал последние капли.
— Что, совсем стыд потерял? — спросила она, укоризненно покачав головой.
Застёгивая ширинку и глядя ей вслед, я вдруг осознал, что она права. Мне совершенно не было стыдно, что меня кто-то увидит. Раньше бывало, что я даже при пацанах поссать стеснялся, а тут посреди парка, где куча народа ходит.
Бредя домой, я пытался вообразить хоть что-нибудь, что мне было бы стыдно сделать, и не нашёл ничего похожего. Вспоминая, как это чувство возникало раньше, я понял, что прежде во мне был тот, кто стыдился. А сейчас он куда-то делся. Я ощутил потребность с кем-нибудь это удивительное явление обсудить. Но с кем?
— Ян, привет!
Меня догнал Коля. На ловца и зверь.
— Коль, пошли ко мне, дело есть.
— Ты один?
— Да, мама на работе.
— Тогда пошли.
Забравшись с ногами, мы полулежали на моей кровати, привалившись к стене, и грызли бублики.
— Коля, признавайся, ты ведь любишь мастурбировать? — спросил я, вспомнив наш с мамой разговор и собирая с груди колкие крошки.
— Чего?
— Ну… — Я раздвинул коленки и сделал соответствующее движение рукой.
— А, ты про это.
— Ага. Скажи, тебе стыдно этим заниматься?
— Да не очень, — ответил Колька, пряча глаза за длинной чёрной чёлкой и теребя край задравшихся шорт.
— А при родителях?
— Свихнулся? Они ж меня прибьют.
— Но не стыдно?
— Больше страшно, — глянул он на меня и вновь отвёл глаза.
— Стоп! — озарило меня, и я вновь прислушался к себе.
А страшно ли мне? И с удивлением обнаружил, что нет. Так, чего я всегда больше всего боялся? Кошмаров! А почему? Ответа не было, как и страха. Ну, изобьют, изнасилуют меня или даже убьют, но ведь это только во сне. Так чего же я боялся? А если не во сне, а по-настоящему? Да, будет больно, а потом только тьма. Больно, но не страшно. Открытие этой простой истины так потрясло меня, что аж голова закружилась, и я вцепился в Колину руку.
— Ян, ты чего?
Я глянул на друга, представил, что беру нож и перерезаю ему горло.
«За это могут посадить», — сообщил ум, но страха я по-прежнему не испытывал. Тот, кто боялся, тоже исчез.
— Ян? — произнёс Коля, отстраняясь.
— Что?
— Ты так смотрел.
— Как?
— Будто собирался меня убить.
— Не бойся, я же не дурак убивать тебя в собственном доме, — сказал я, подтягивая его к себе.
— Блин, прекрати!
— Слушай, Коль, а хочешь, я тебе отсосу? — спросил я, наклоняясь к нему близко-близко.
— Ебанулся? Я что, пидорас? — попытался он вырвать руку, но я крепко его держал.
— Нет, ты просто бесстыжий и падок на это.
— Но не настолько!
— Мне просто проверить надо, смогу я или нет. Или давай подрочу, тебе же нравится, а когда не сам, это ещё приятнее. Если хочешь, можешь считать меня пидорасом, мне сейчас, похоже, всё по барабану.
— Не, не смогу, ты же мой друг.
— Тогда бесстыжим.
— Это запросто.
— Шорты снимай, — велел я.
И Колька, хоть и смущаясь да опуская глаза, подчинился.
— Тебе как больше нравится?
— Да всё равно.
— Так пойдёт?
— Пойдёт.
Я наблюдал за своими чувствами. Стыда не было и страха не было, вообще ничего не было — полная тишина.
— Сейчас побыстрее, если можно, — попросил Колька, прикрывая глаза, часто дыша и весь подаваясь навстречу.
Я ускорился и переключил внимание на друга. Наблюдать за ним было гораздо интереснее: столько эмоций и ощущений на знакомом всю жизнь лице, чуть любопытно-остроносом, смуглом, кареглазом и насмешливо-улыбчивым. Я улыбнулся, поняв, что одно чувство у меня всё-таки осталось. Я не знал, как его назвать. Дружелюбие? Любовь? Симпатия или просто близость? Я видел Колю словно насквозь — все движения души, мысли и желания, но никак их не оценивал, а просто принимал, как есть.