— Кончаю, — сказал он, зажмурился и выстрелил.
Потом мы опять сидели и грызли бублики. Колька был немного не в себе.
— Коль, а хочешь, я тебя поцелую?
Колька, оказывается, давно мечтал, чтобы его кто-нибудь поцеловал, и я это увидел.
От моего вопроса он дёрнулся, как будто ему в морду дали.
— Какой-то ты бесчеловечный, — сказал он.
— Думаешь? А я вот понял, что люблю тебя. Не пугайся, я по-дружески.
— А хочешь, я тебе подрочу? — выпалил он, помявшись.
— Так, похоже, моя бесстыжесть заразна. Давай лучше на озеро съездим. Откроем купальный сезон. А я ещё одну идейку проверю.
— О, погнали! Ты мне ещё обещал мой портрет в образе вампира показать, что я тебе, зря позировал?
— Точно, совсем забыл. — Я потянулся и достал из-под кровати общую тетрадку. — Вот, смотри.
— Ха-ха, похож, слегка. Взял мне чуб отрезал, и чем он тебе помешал? Хотя так тоже нормально. Что-то мне подсказывает, что это ты меня куснул и обратил.
— А то кто же, — засмеялся я.
Мы приехали на озеро и расположились на привычном месте. Кроме нас, на пляже только пара девушек загорала.
— Давай без трусов искупаемся, — предложил я.
— А девчонки?
— Я же ради этого и ехал, а то, может, я только перед тобой не стесняюсь.
— Так сам и раздевайся.
— Ладно.
Я снял футболку, затем шорты, трусы и зашёл по колено в воду.
— Ну что, ты идёшь?
— Иду, — сказал Коля, глянул на девчонок и, сняв трусы, прыгнул в воду. — Водичка класс!
— Ага.
— Ну что, Ян, стыдно тебе?
— Нет.
— А мне щекотно.
— Как это?
— Ну, это когда делаешь нечто постыдное, но приятное. Знаешь, я однажды прямо в классе дрочил, специально дырку в кармане сделал. И именно от страха, что кто-то может увидеть, было ещё кайфовее.
— Я-то думал, что ты просто яйца чешешь, а ты вон чем занимаешься, — улыбнулся я. — Всё-таки ты, Колька, озабоченный.
Мы поплавали, поныряли и вышли на берег. Я стоял к девчонкам спиной, а Коля прятался за мной и наблюдал.
— Ян, они сиськи оголили.
— Да, — сказал я, — моя бесстыжесть точно заразна.
— Блин, у меня уже встаёт.
— Так не смотри на них.
— Ага, легко тебе говорить.
Мы расстелили покрывало и легли на живот.
— Так у меня встаёт еще больше, — сказал Коля, а я засмеялся. — Слушай, Ян, а тебе не кажется, что мы чем-то не тем занимаемся?
«Хоть бы эта бесстыжесть и бесстрашие остались со мной навсегда», — подумал я, перевернулся на спину и вольно раскинул руки, подставляя всё тело солнцу. Левая ладонь оказалась на Колькином животе. Тыльной стороной я чувствовал его пупок и дыхание.
— Хочешь, я извращу твои представления о пидорасах? — спросил я.
— Это как? — удивился он, легонько прикасаясь пальцами и щекоча мою ладонь.
— Ты, когда дрочишь, любишь на себя в зеркало смотреть, и член тебе свой нравится, так бы сам себе и отсосал.
— Блядь, заткнись!
— А кто такие пидорасы?
— Они в жопу ебутся.
— Пусть в жопу, но в мужскую.
— Логично.
— То есть им мужики нравятся, члены их и всё такое.
— Ну, да.
— А ты кто?
— В смысле?
— Ты мужик?
— Конечно!
— Которому нравится ласкать хуй и смотреть на это в зеркале.
— Но это же мой хуй!
— Но ведь нравится?
— Блядь, так что, я пидорас?
— Нет, Коль, ты просто человек, а вот я теперь непонятно кто.
А может, я повзрослел и стал разумным? Ведь стыд — это искусственная вина, которую внушают детям, чтобы через страх наказания контролировать их поведение. А у взрослых, чтобы держать себя в рамках, есть разум и законы.
После озера встретили трёх одноклассников и, завалившись к одному из них гости, смотрели порнуху по видику. Они так мило краснели и стеснялись, когда гомосеков показывали, что я еле удержался от хохота. Глядя на них, я понял, что запросто могу совратить и развратить этих невинных мальчиков. Я же прекрасно знал, чего они хотят. А те из-за страха даже подрочить за компанию постеснялись. Сидели да краснели с теснящимися в штанах членами, но я проявил благоразумие и не стал их подначивать. А ведь достаточно было бы собственного примера, чтобы подтолкнуть их к краю дозволенного, а дальше бы они и сами с радостью прыгнули, скинув на меня ответственность вместе с трусами. Вот до каких мыслей я докатился. Чувствую себя морально разложившимся, прожжённым циником.
*
Сегодня мама вырубилась, не дождавшись меня. На столике стояла пустая бутылка из-под водки. За окнами, приближая ночную грозу, завывал ветер. К счастью, была горячая вода, и я забрался под душ. Намочив волосы, выключил воду и намылил голову. И тут, мигнув, погас свет. Чёрт! Наверно, провода оборвало. Я быстро смыл шампунь и вновь закрутил кран. Стало тихо. Через вентиляцию было слышно, как беснуется в вышине ветер.
В коридоре за дверью заскрипел пол. Тело пробила нервная дрожь. Спокойно, Ян, спокойно, ничего страшного там нет, только мама. Но я всё равно замер, боясь шевельнуться. Вот тебе и избавился от страха. Это тебе не при свете дня перед девчонками писюном махать. Скрип раздался у самой двери, а затем кто-то повернул ручку. «Как хорошо, что я закрыл дверь на щеколду», — подумал я, перед тем как в неё резко и мощно ударили. Это было подобно грому и молнии ужаса, поразившей меня в самое сердце. Ноги обмякли, и я сел в ванне.
— Ян, это ты? — донёсся из зала мамин голос, а меня накрыла волна паники от осознания, что за дверью не мама, а кто-то другой. — Почему так темно? Ян?!
Шаги на кухне. Там пол скрипит иначе. А затем звук хлопнувшей двери на лоджию. Я на ощупь выбрался из ванны. Нашарил полотенце, кое-как вытерся. Обмотал его вокруг пояса. Трясущимися руками медленно повернул защёлку.
Мама ворочалась на диване в зале. Садясь, она, похоже, зацепила бутылку, и та, упав, громко ударилась о стеклянный столик. Мама выругалась и закашлялась. Я прокрался в свою комнату, прикрыл дверь и подпёр её креслом. Метнулся к столу, достал из ящика фонарь, осветил комнату — никого. Сел в кресло и прижал руки к лицу. Пальцы дрожали. Мама затихла, наверно, уснула. Я сидел и ждал, когда стихнет панический ужас и дрожь. Затем, понимая, что не смогу остаться и уснуть один, выглянул в коридор, схватил с полки телефон и вновь заперся. Набрал номер Коли.
— Ты чего? — раздался сонный голос.
— Свет отключили.
— И что?
— Темно. — Коля ничего не ответил, может, опять уснул? — Коль, мне страшно, в темноте кто-то ходит, — дрожащим от вновь накатившего страха голосом сказал я. — Коль, приходи, пожалуйста.
— Хорошо, я сейчас, — сказал он и отключился.
Я сидел, вглядываясь во мрак, разрываемый всполохами беззвучных молний, и вслушиваясь в тишину, резко оборванную приблизившимся грозовым фронтом с шумом ливня по крыше и металлическим уличным подоконникам да рокочущим раскатом грома. Гроза хлестала мир струями дождя, гнула деревья, набирала силу, расчерчивая поднебесный мрак ветвящимися молниями и громыхая так, будто желая расколоть, как орех, дом вместе с моим черепом. Дребезжа готовым в любой момент разлететься стеклом, билась открытая балконная дверь. Но пойти и закрыть её не было никаких сил. Молнии лишь подчёркивали темноту, таившуюся по углам комнаты и в их отсутствие облеплявшую дрожащее тело влажными холодными ладонями, пробиравшимися в самое нутро да под ёкающее сердце. Через бесконечно долгое время во входную дверь постучали. Я вскочил, отодвинул кресло, бросился в коридор и замер. «Я не слышал, как он поднялся», — заметалось внутри, хотя с таким громом…