— В детдоме.
— А что такое детдом?
— В нём живут дети, у которых нет родителей.
— Так у тебя никого нет? — Я киваю. — Извини, я не знал.
— Всё нормально.
— Я раньше про такие дома не слышал. Там хорошо живётся?
— Нет.
Некоторое время мы движемся молча. Ами о чём-то думает, переваривая услышанное.
— Так ты сбежал?
— Нет, я на каникулах. Я подружился с одним мальчиком, — мой голос вздрагивает, но я продолжаю, — и его семья на лето взяла меня к себе, вместе мы поехали в лагерь, а потом, потом…
Я останавливаюсь, потому что начинаю задыхаться. Я, словно рыба, вытащенная на берег, хватаю ртом воздух, а в горле стоит ком.
— Лин, что с тобой? — пугается Ами.
А я прижимаю ладони к лицу, до боли давя на глаза, пока яркая вспышка молнии не раскалывает внутреннюю черноту.
— Фу-ух, отпустило. Не расспрашивай меня об этом больше, я не могу вспоминать.
— Хорошо, не буду. — Он опускает взор. — Я очень испугался за тебя.
Мы не спеша идём дальше.
Ами рассказывает, что у него куча братьев и сестёр, иногда они его достают, но он даже представить себе не может, как бы жил без них, а особенно без мамы и папы. У них большой дом, в котором всегда полно друзей, гостей и родни. Что бы он делал в пустом доме один?
— А вот и дом Габриэля.
Деревянный дом на каменном цоколе стоит на широкой поляне, рядом в ложбинке бежит ручей.
— Я пойду помоюсь, не могу же я таким чучелом в дом заходить.
Я склоняюсь над ручьём, мою руки, а затем лицо и голову. Жду, пока вода очистится, набираю в ладони и пью. Вода вкусная и холодная. Зайдя в ручей, мою ноги. Снимаю футболку и, намочив, обтираюсь. Затем споласкиваю её и вешаю сушиться на ветку небольшого деревца.
В это время Ами сбегал в дом и вышел с бородатым мужчиной средних лет.
— Это Лиин, — представляет меня Ами. — Я встретил его на дороге.
— Здравствуйте, Габриэль.
— Здравствуй, Лиин. Путешествуешь?
— Да.
Габриэль, кажется, хочет сказать мне что-то ещё, но вместо этого обращается к Ами.
— Давай рассказывай, что за беда с твоей красавицей.
Красавица в это время пьёт воду из специально сделанной для этого запруды.
— Худеет, кожа да кости скоро останутся, и молока даёт всё меньше и меньше.
— Молоко не горчит?
— Точно, горчит, — стукает себя по лбу Ами, — мне ведь мама так и сказала, чтобы я обязательно передал, что молоко горчит.
— Ладно, Ами, оставляй её у меня, через недельку придёшь и заберёшь.
Ами как-то сразу тускнеет, наверное, решив, что его уже выпроваживают. Видно, что ему интересно у Габриэля и хочется задержаться подольше.
— А теперь, я думаю, вы не откажетесь от моего травяного чая с мёдом? Ами, ты поставишь чайник?
Ами, который чуть ли не прыгает от радости, кричит: «Да!» — и, смеясь, убегает в дом.
— Пойдём, Лиин, а то он весь мёд без нас слопает.
Я смотрю в весёлые светло-серые глаза Габриэля и тоже улыбаюсь. Впервые за долгое время на сердце становится легко и свободно, словно тёмная туча отступила и открылось ясное голубое небо. Босыми ногами я ступаю по тёплым деревянным ступеням и захожу в светлый и просторный дом. Всюду висят пучки лекарственных трав. Кажется, что весь дом напоён их ароматами. Ами бегает вокруг стола, расставляя кружки и блюдца.
На столе возвышается чашка с истекающими мёдом сотами. Мы садимся за стол.
— Уже скоро закипит, — говорит, вскакивая, Ами.
— Ами, ты посиди спокойно, а я сам заварю.
— Хорошо, — соглашается сразу притихший Ами и, вздохнув, поднимает на меня взгляд. — Как же мне здесь нравится.
— Мне тоже, здесь как-то легко и спокойно на душе.
— Здесь ти-ши-на, — переходя на шёпот, произносит по слогам Ами. — Я Габриэлю молоко приношу, меня никто не заставляет, я сам. Мама, бывает, даже ругается на меня и говорит, чтобы я не надоедал человеку. А я говорю, что не надоедаю, а помогаю. Я правда помогаю!
— Помогаешь, помогаешь, — подтверждает, неся чайник, Габриэль. — Это он почти всю траву в пучки связал и развесил.
— Молодец, здорово получилось, пахнет так.
Мы пьём душистый чай, жуём вкусный мёд, Габриэль что-то рассказывает, но его голос не нарушает царящую в доме звенящую тишину, а словно вплетается в неё вместе с множеством других живых звуков. Я различаю своё имя и прислушиваюсь к тому, что говорит Габриэль.
— Лиин — это волшебный цветок, он распускается в день летнего солнцестояния с последним лучом закатного солнца и цветёт всю ночь, а с первыми лучами восхода его лепестки осыпаются, и он теряет свою волшебную силу. Говорят, что с его помощью можно оживить даже умершего человека.
— А где он растёт? — подавшись вперёд, спрашиваю я.
— Есть одно волшебное место — дивный сад. Никому из обычных людей не дано туда попасть. В том саду он и растёт.
Во дворе мычит корова.
— Кажется, у нас ещё гости, — совсем не удивляясь, произносит Габриэль и поднимается из-за стола. — Неси ещё одну кружку, Ами, — говорит он, выходя из дома.
Ами ставит кружку и наливает в неё чай, приносит четвёртый стул. Мы с нетерпением ждём, кто же там пришёл. Появляется Габриэль, а за ним в одних шортах, как и я, русоволосый, загорелый парень лет шестнадцати. С его торчащих во все стороны волос капает вода. И вообще он весь мокрый, даже шорты.
— Хотел умыться у запруды, а когда наклонился, камень вывернулся — я целиком и булькнулся, — отвечает он на наши удивлённые взгляды.
— Пройди в кухню, — указывает Габриэль на дверь, — там полотенце есть, вытрись.
Незнакомец скрывается за дверью, а знахарь садится на своё место.
— Тоже путешественник, — сообщает он.
Возвращается парень и занимает свободный стул.
— Повесишь шорты сушиться?
— И так высохнут, жарко. — Он берёт в ладони кружку, вдыхает аромат. — Как вкусно пахнет!
— Я Амирей, — представляется Ами.
— Я Лиин, — подхватываю я.
Габриэль сидит молча, попивает чай, наблюдая за нами смеющимися глазами.
— А я Тинк, — представляется гость.
Больше никто не произносит ни слова. Мы пьём чай, и даже тишина, кажется, затаив дыхание, чего-то ждёт.
Заёрзавший на стуле Ами говорит, что ему бы на двор, и выскакивает из-за стола.
— Подожди, я с тобой, — поднимается Габриэль.
Я понимаю, что мне тоже хочется, но остаюсь сидеть. Не оставлять же Тинка одного за столом, можно и потерпеть немного.
Когда за знахарем закрывается дверь, Тинк отрывает взгляд от кружки и поворачивается ко мне. Наши взгляды встречаются, и лицо Тинка кажется мне каким-то странным. В его выражении есть что-то нечеловеческое, запредельное. От осознания этого прямо мороз бежит по коже. Словно ощутив моё состояние, он улыбается и говорит: