Корабль затрясло.
- Пилот, что там у тебя?
- Технические проблемы, командор. Небольшие. Я разберусь. Но… на всякий случай, пристегнитесь.
Вот сейчас этот честный парень сражается со стихией, выравнивая корабль. Зачем? Чтобы я вышел и солгал?
Корабль ещё раз сильно тряхнуло. Я пристегнулся. Что-то, явно, шло не так. У меня небольшой опыт пилотажа, но траектория, по которой шёл корабль, явно, была аварийной. Наверное, следовало испугаться. Но я лишь подумал: «Вот сейчас и проверим моё бессмертие!».
36. Мир моей свободы
-
-
- - Роджер
-
Я очнулся в палате госпиталя. Тихо попискивали приборы. Доктор-даккарец зашёл, осмотрел меня, сказал, что состояние стабильное, неделя-две, и встану на ноги. Повезло, упал удачно! А сейчас лежать и выздоравливать.
- А что с пилотом?
- Пилот погиб. При аварии выжили только вы, командор, – он вышел. Как глупо! Меня, который погибнуть не мог, боги оставили жить. Меня, который ехал соврать… А честного, ни в чём не повинного парня-пилота настигла смерть.
За весь день ещё дважды забегал медбрат воткнуть мне уколы. И всё.
Я всегда не любил больницы. Моя мать умерла при третьих родах, когда мне было лет пять. Поэтому, когда я подростком попадал в больницу с переломами или чем-нибудь ещё, ко мне почти никто не приходил. К другим мальчишкам приходили матери, а я лежал один, с силой сжав зубы, и обещал себе, что больше ни за что сюда не попаду.
Почему ко мне никто не приходил? Дед, братья… Тогда я считал это нормальным. Мужчине не нужна жалость. И только глупые женщины этого не понимают. А разве прийти рассказать последние новости – это жалость? Теперь я считаю это заботой. Когда я начал так считать? Когда лежал с растяжением в доме Марики, и вокруг меня, как стайка ласточек, кружили женщины. Я был нужен им. Они ведь могли и не заботиться обо мне. Не все ведь заботились, только эти четыре. Почему я не отвечал на их письма?... А сейчас, кто может ко мне прийти? Нет, они бы, наверное, пришли, если бы знали. Эсти бы вкусненького настряпала. Эмани бы болтала без умолку. Только я далеко в космосе, а они хрупкие создания, которые могут жить только в защищённом и обустроенном доме Марики. Марика бы тоже могла прийти, если бы мы не разошлись. Она бы точно приходила ко мне каждый день, притаскивала бы что-то интересное… И она – не нежное создание, а наоборот – прошла бы сквозь огонь и воду, если бы знала, что я не прогоню её…
Всё складывалось глупо и подло. Будучи свободным, будучи в кругу своих, командором, руководителем департамента, я был менее свободен, чем когда жил у Марики, валялся у неё в ногах, и считался рабом! Марика никогда бы не заставила меня лгать. Ей бы даже мысль такая в голову не пришла! А здесь, будучи свободным…
Свободен ли я? Был ли я хоть когда-нибудь свободен по-настоящему? Я родился с судьбой – стать мастером боевых искусств, вступить в братство Каменная река, уйти с каким-нибудь отрядом капитаном ударной группы, некоторое время приезжать раз в полгода, привозить деньги, детей и женщин, а потом погибнуть. С такой же судьбой родился мой отец. Родился и прошёл её от начала до конца, искренне считая себя свободным. Свободным? В чём свобода, если никто из нас, по сути, не мог выбирать? Я не мог отказаться тренироваться у деда. Да, когда мне было двенадцать, я, теоретически, имел право выбирать направление обучения. Но в моей семье все шли в рукопашный… Меня и не спрашивал никто… Когда мне было семнадцать, я был взрослым. Но в спортивную академию меня перевели тоже по инерции, не спрашивая. Это ведь была школа деда! Когда мне было девятнадцать, меня отобрали в команду миссии Даккара… Когда я, вообще, хоть что-то выбирал сам? Тот бой, в Чаше Судьбы, с неолетанками, я согласился на него сам! Марика была первой, кто спросил меня. Она спрашивала меня, когда звала на Селену. Я отказался, и она приняла мой отказ. Меня слушались и спрашивали, когда мы выдвигали её в Великие, я говорил, что хотел… Раб, который имеет больше свободы, чем командор и глава департамента?!
И ведь не только свободы! Там меня уважали. Даже если не брать в расчёт Марику, она просто как кошка на валерьянку на меня смотрела, Нандрель, Мидея – умные бабы. Они слушали меня с уважением. Этот пидор, Луис… будь он неладен со своим: «род Арнелет нельзя покинуть»! Тогда он уважал меня. Почему сейчас, когда я живу и служу, как положено даккарцу, на меня смотрят с большим презрением?!