— Слушай, Кать, а не хочешь принять душ? — прищурившись, спросила я у застывшего растерявшегося ребёнка.
— А разве можно? — удивлённо переспросила девочка.
— Сейчас самое подходящее для этого время, — по максимуму напустив на себя загадочности, ответила я.
Прихватив с собой тряпку-полотенце и обнаружившийся там же, в умывальном уголке, серый обмылок, подняла на руки Катю и вышла из квартиры. Вверх по лестнице — на чердак, туда, где струи вконец обезумевшего дождя оглушительно стучали по железу.
Дождь был на удивление теплый. Я протянула руку и ещё раз убедилась в этом. Здесь у двери, ведущей на крышу, с козырька стекала плотным потоком скапливающаяся дождевая вода. Тут почти не было ветра. Дверь с подветренной стороны была защищена стеной постройки, в которой раньше, возможно, находились вентиляционные установки.
Я никогда раньше не мыла детей. Поэтому волновалась, боясь, что могу сделать что-то не так. А Катя, вдобавок, была такой хрупкой и тонкой, что казалось, подуй ветер и она улетит, словно прозрачный осенний листок. Косточка на косточке. Спутанные давно немытые волосы на ушастой голове. Чумазые щёки. Серые покрытые чёрными цыпками ручонки с тонкими пальчиками-спичками.
Хоть вода, щедро льющаяся с неба, была тёплой, но я все равно старалась как можно быстрее закончить с этой процедурой, уже казавшейся мне сомнительной.
Быстро намылила волосы. Девочка послушно закрыла глаза и пальчиками заткнула уши, чтобы вода не попала. Потом уже дрожа, но все же радостно повизгивая и посмеиваясь, Катя сама намылила руки и умылась.
В общем душ занял не более трёх минут. Я завернула дрожащего ребёнка в полотенце и, прижав к себе, поспешила вернуться в квартиру. Девочка радостно сверкала глазами-бусинами из тряпичного кокона.
— Деда, а я душ приняла! — радостно сообщила Катя, едва мы пересекли порог в комнату, где временно дислоцировалась наша группа.
— Да где же? — всплеснул руками Афанасий Петрович и обеспокоенно посмотрел на меня.
— На крыше. Прямо под дождём, — округлив глаза, с придыханием и, видимо, по великому секрету произнесла девочка.
— Так ты у нас теперь вырастешь высокой-высокой, прямо как деревце! — улыбнувшись произнёс Афанасий Петрович. А потом добавил: — Садитесь, буду вас кормить.
Усевшись на одеяло, посадила к себе на колени ребёнка, обняла, пытаясь согреть. Теперь стало вдруг страшно, что если заболеет? Поэтому старалась согреть, прижимая к себе. Огонь, тлеющий там в груди, скрытый плотной тканью куртки, источал тепло. Катя очень быстро высохла, щёчки покрылись румянцем, а оказавшиеся светлого почти соломенного цвета волосы распушились и теперь смешно торчали в разные стороны.
Натянула на ребёнка майку. Остальные вещи доодевали позже, когда горячая ароматная лапша была съедена, чай с остатками шоколада выпит, а на душе поселилась такая светлая беззаботность, от которой отчаянно хотелось поверить в бессмертие справедливости и в то, что добро в конце концов восторжествует.
— Это называется штопор, — прокомментировал Афанасий Петрович, проследив глазами ломаную траекторию полёта запущенного самолетика. Тот врезался в кучу кирпичей и застрял между ними, задрав хвост и в который вот уже раз терпеливо ожидая, пока маленькая, но шустрая девочка доберётся до него своими цепкими ручками.
Взобравшись на кучу кирпичных обломков, Катя деловито поднесла игрушку к своему серьезному лицу, подула на него, сдувая налипшую пыль, поправила крылья и, озорно блеснув глазами, занесла над головой руку с картонным самолетиком.
— Отсюда долетит до неба! — сообщил разрумянившийся от игры ребёнок и, размахнувшись, запустил самолётик в сторону окна.
Наблюдая за резвящейся довольной малышкой, я расслаблено привалилась к стене, и поэтому не смогла сразу просчитать последствия задуманного.
Самолётик взвился вверх и, прочертив плавную дугу, вылетел в разбитое окно.
В комнате повисла тишина. Катя все ещё стояла на куче бетонного мусора, а я смотрела на ее опущенные плечи и не знала, что сказать, чтобы вернуть неожиданно утраченную радость.
— Я принесу, — вот что нужно было сказать, и эти слова сами собой слетели с губ.
Катя обернулась, во влажных глазах, блестящих сдерживаемыми слезами, плескалась надежда:
— Правда? — прошептала девочка.