Армейские некроманты – люди грубые, стандартный солдатский договор предусматривает самое простое воздействие, о тончайшей работе с плотью рядовому нечего и мечтать: поднимают в костяной форме и не чешись. Зато температура и влажность внутри парового танка рядового Особых корпусов волнуют мало… Превосходству Аллендора в воздухе Уарра отвечает превосходством на земле.
Сказать по чести, поначалу никто не мог взять в толк, зачем Эрдрейари в операции против диких горцев понадобились броневые машины. Впрочем, отказывать генералу не было и мысли, затребованный им десяток танков прибыл без промедления. Результативность машин оказалась фантастической: танкистам не было нужды даже открывать огонь, противник обращался в бегство, едва завидев вдали колонну железных чудовищ. Они пугали чааров больше, чем драконы. «Признаться, - сказал мне Эрдрейари, посмеиваясь, - когда я впервые увидел танки, то сам был чрезвычайно впечатлен. Потому и предположил, что для наивных душ это самое выразительное зрелище».
Мне снова вспомнился Хоран: последние мои недели под командованием Эрдрейари. В начале весны погоды вблизи Хораннета уже превосходят по суровости ту летнюю жару, какую могут вынести жители северных провинций Уарры. Командующий князь Мереи слишком мало думал об этом – об офицерах штаба заботились маги-климатологи. Отправив Мереи домой, Онго отослал с ним в Мерену и большую часть солдат-северян, заменив их на нийярцев, рейичан и уроженцев Восточных островов. Те, кто успел перевестись в состав Особых корпусов, остались... Эрдрейари отправлял Особые корпуса в атаку в послеполуденное время, когда солнце становилось нестерпимым даже для местных. Вид безмолвных, серых от пыли шеренг, в ожидании приказа застывших под жестоким светом, страшил и уаррцев. Генерал наводил на противника ужас и берег технику: в тяжелых условиях ресурс заклятий, движущих боевые машины, вырабатывается быстрей. Наступление по всему фронту начиналось ночью, после артобстрела, в час луны; залпы тяжелых разрядников уносились в черное небо, словно упавшие звезды возвращались домой, и точно такие же танки, как этот, стояли, озаряемые сполохами, на бесконечной плоскости лунного света – десятки и сотни танков. Южные степи, говаривал Эрдрейари, будто нарочно созданы для красивой атаки.
Хоранцы вполне разделяли его мнение – прежде, когда терзали набегами нашу южную границу, разоряя нийярских виноградарей. Наблюдая за продвижением Эрдрейари, отец поставил перед Государственным советом вопрос об аннексии; вместе с советниками он счел спешную аннексию Хорана излишней и дозволил тейху принести особого рода вассальную клятву, подобную той, что двести лет назад принес восточный Царь-Солнце.
Принимал эту клятву уже я.
…Эррет дернула меня за рукав. Я встрепенулся, выныривая из размышлений. Окрест царил мир: солнце играло в листве, щебетали птицы, журчала река, и даже усердный танкист являл собой картину на редкость мирную. Прекрасная спутница моя беззвучно смеялась. Укоризненно покачав головой, она взяла меня за руку и потянула в заросли пышной акации.
Не стоило смущать певца.
Не плачь, душа, что погиб холостым,
Даже в голову не бери.
На моей могиле растут цветы,
Которые я дарил.
Сотня шуток в суме у злодейки-судьбы.
У меня их – три тысячи три!
На моей могиле растут грибы,
Которые я варил.
Веселую песню пропой сперва,
А там и слезы утри.
На моей могиле растет трава,
Которую я курил…
Так он пел, и, судя по всему, куплетов в песне было еще преизрядно.
Биение ключа народной мудрости прервал второй солдат, живой, который вылез из реки в чем мать родила и стал любоваться танком, обсыхая на ветру. Эррет беззвучно согнулась от смеха, зажимая рот, и сам я держался из последних сил. Право, если бы в такой час в кустах обнаружился ржущий как конь император, это было бы… невыразимо.
- Что, служба? – с пониманием спросил, наконец, живой.
- Угу, - не очень дружелюбно отозвался поднятый.
- Где ж тебя навернуло-то? – продолжал живой, усевшись на траву.
- В горах, - сказал певец, разглядывая свой танк. – Стояли мы… Вот как сейчас, у реки. На часах я стоял. Таянец, сволочь, вот как ты… на берег выполз, и кинжалом.
- Эх! – сказал второй без обиды. - А мы сидим в тылу.
- Дурак, - добродушно ответил орел Эрдрейари. – Радуйся, что живой. Живой много чего может, чего мертвому несподручно. Успеешь еще помереть и на передовой повоевать. На кой ты бабе своей – без мяса, но с орденами?
Припоминая все это, я засмеялся.
- Мори, - сказали мне в макушку; твердое бедро уютно легло под руку, маленькая упругая грудь ткнулась в ухо, когда Эррет уселась на подлокотник моего кресла. Я даже не удивился: Эррет умелица по части неожиданных появлений. Не теряя времени, я обернулся и, улыбаясь, перетащил ее себе на колени, помог снять промокший под дождем плащ. Эррет крепко обняла меня за шею, уткнулась лицом в плечо и вздохнула. Вид у нее был усталый и грустный.
- Эррет, - сказал я, перебирая мокрые волосы. – Что-то случилось?
Она прильнула ко мне.
- Нет. Не больше того, что уже есть.
- Что сказал тебе Лаанга?
- Ничего такого, что я не знала бы сама.
Я приуныл. Хуже манеры задавать риторические вопросы только манера говорить загадками.
- Обними меня, Мори, - сказала она. Я и так ее обнимал, но прижал к себе теснее; Эррет потерлась носом о мое плечо.
- Знаешь, Мори, - невнятно проговорила она, не поднимая головы, - несмотря ни на что, я рада, что я здесь и сейчас, и могу любить тебя.
Я вообразил, что сказал ей Лаанга, и почти испугался.
- Эррет, - жалобно сказал я. – Меня что, скоро убьют?!
Она хрипловато захихикала, мало-помалу становясь прежней Эррет, погладила меня по голове и подергала за серьгу.
- Глупый, - сказала она. – Но тебя надо беречь. Как бы тебя не вздумали заменить тебя кем-нибудь другим.
Тут уж я понял загадку. Эррет, как и Онго, меньше всего подходила для своей роли: судя по хроникам, обреченная сторона проигрывает из-за предательства Госпожи. Эррет не может предать Уарру физически, такова ее природа. Я оказался прав, предположив, что это система. Любопытно, однако, по какой причине я сам оказываюсь ее частью...
Мысль моя остановилась.
- Аллендор, - сказал я после недолгого молчания. – Аллендорцы подменяли исполнителей главных ролей. Но это ни к чему не привело. Воин пробудился.
Эррет вздохнула:
- Мы – настоящие.
- Но любого из нас Она может заменить кем-нибудь другим? – тихо спросил я.
Эррет отвела взгляд: глаза ее сделались холодными, стылыми, как ноябрьская вода.
…Глухая тоска, в которой дряхлеют чувства, истлевает воля, гниет разум; безразличие, смутно чудящееся позади, как чудится глубокому старику смерть. Отчаянное сражение Заступницы в средоточии неживой вечности, в сознании, что невозможно уберечь всех, ото всех отвести беду, всех увидеть счастливыми – безнадежная битва с Ней.
Никто не свободен от Нее, и сама Арсет происходит от Ее сил.
Та, что любит выигрывать честно.
Это Ее игра.
Как? Как обойти западню, поставленную тем, кто настолько огромнее человека? Разве это возможно? «Хорошо, - подумал я. – Но маги, которые слишком близко, решились… Ведь это их замысел, Лаанги и Каэтана». Мне вспомнилось окно в Бездну, зияющее в покоях Лаанги, и помимо воли я задумался о том, как выглядит Высь. Каэтан оставил свою Башню, теперь она в руинах – минули века… он ушел по собственной воле, объединившись с бывшим противником в намерении прервать бесконечный цикл великих кровопролитий.
Сколько же они ждали?
«И понять их, - пришло на ум, - не проще, чем Матерей». Полагаю, человек, проживший двадцать тысяч лет, мало отличается от духа или божества. К чему великим загадывать нам загадки? Не лучше ли открыться и играть честно? Коли уж даже Она любит честные игры… Или именно поэтому? Но теперь вместо того, чтобы думать об Аллендоре и планах Лиринии, я думаю о Лаанге.