— Грубо.
— Как будто нас кто-то слышит, — буркнул Старший.
— Будто в Медвежьем холме ты женщин не знал.
— Там проще, — покачал головой Старший. — И честнее. Там женщина если хочет мужчину или мужчина женщину, так и говорят — не возлечь ли нам? И если оба согласны, то между ними будет уговор по слову чести. Или не будет. А тут — излей, понимаешь ли, росу, — едко протянул он.
— Что за уговор? — Младший сел рядом, с любопытством глядя в лицо брата.
— Если им только переспать хочется, — резко и досадливо ответил Старший, — то так и возлягут — без уговора. Чтобы потом никто ни от кого ничего не требовал и прав не предъявлял.
— Вольно же там живется! — рассмеялся Младший. — Но тут, братец, Королевский холм, тут попросту никак нельзя. Добро пожаловать домой, братец!
— Да на кой я им сдался? — стенал Старший, злобно комкая надушенный листок. — На кой? Я некрасив, я зол, я... Я, в конце концов, не хочу жениться и не собираюсь... изливать росу... где ни попадя.
— Ты, милый мой, теперь герой и красная добыча, — хихикнул Младший. — Теперь они за тебя возьмутся!
— А от тебя отстанут, стало быть. Ну, брат, спасибо.
— А я тут причем? — вскидывал брови Младший. — Это же не я их на тебя натравил, это ты сам отличился. О твоих деяниях у Провала уже песен насочиняли. Ты наша надежда, понимаешь ли, защита и опора. Вот матушкины цветочки и повернули к тебе головки.
— Понятно, — досадливо отозвался Старший. — Охота им в королевы. Ну, так знаешь, — поднял он злой опаловый взгляд, — не дождутся. Отец будет жить, и будет жить долго.
Младший вздрогнул.
— Я не хочу думать, — начал было он, затем махнул рукой. — Сделай, если можешь. Я с тобой.
Старший криво улыбнулся и кивнул.
— А цветочки подождут. Не до них.
Братья несколько мгновений сидели молча, и каждый понимал, о чем думает другой.
— Брат, я к тебе пришел с просьбой, — заговорил, наконец, Младший.
— Что за просьба? — поднял взгляд Старший. — Все исполню.
— Забери к себе в свиту Адахью. Он после Провала словно спятил. Все речи только о тебе. Не знай я его как себя, сказал бы, что парень воспылал к тебе противоестественной страстью и сам бы его убил, — ответил Младший. — Но он обожает тебя как солдат великого вождя. Он просил, чтобы я отпустил его из свиты — я согласен. Возьми его к себе. Он не будет тебе другом. Но он будет до мозга костей твоим человеком, как Тэриньяльт. Возьми его к себе ради меня, иначе богам ведомо, что может случиться с ним. Может, все исправится, если он будет служить тебе.
— Я же пообещал тебе. Пусть приходит и дает слово. И хватит о нем.
Он встал, сгреб все послания и сунул в очаг. Затем вытряхнул из лампы светильный камень прямо на груду рыхлой бумаги, дорогой, купленной у Дневных на Торжище и надушенной покупными же ароматами. Бумаги начали медленно тлеть, черный круг с красными искорками по кайме быстро расходился, поглощая любезные слова и завуалированные признания.
— Нам надо подумать о королевском узоре. И о том, как нам не дать отцу погибнуть.
— Тогда моя свита в этом деле будет со мной, — решительно сказал Младший. — Они все знают.
Старший кивнул.
— Хорошо. — Он невесело рассмеялся. — Может, если у них будет настоящее дело, они перестанут обожать меня. Из обожания дружбы не вырастет.
Младший молча кивнул.
Лучше бы Старший все же не жег писем, а прочел их, потому как избежал бы того самого третьего последствия. Неприятность подстерегала его в лице одной молодой вдовы. Утратив у Провала супруга два года назад, но не утратив интереса к радостям жизни, дама в Ночь Ночей гадала — считалось, что гадание в эту ночь самое верное. И гадание сказало ей, что ее возлюбленный умрет у нее на глазах. Поскольку дама пока не имела возлюбленного, ее прекрасным глазам ничто не угрожало. А жуткое предсказание (о котором сразу же стало известно всему холму) придавало ее хрупкой скорбной красоте еще и интересности. Мало кто из молодых мужчин двора не попадал в сеть куртуазной игры с этим предсказанием. И мало кто так умел привлекать внимание к себе и вызывать жалость, как прекрасная вдова. Многие женщины за это ее тихо ненавидели, а другие не то подпав под ее влияние, не то желая хотя бы быть причастными к ее обаянию, составляли ее добровольную свиту. Свиту, в которой процветал культ томной утонченности и возвышенного страдания. И в этом кругу царила — она.
Так вот, теперь сеть была раскинула для Старшего. Если бы он не сжег письмо, он прочел бы рассказ об ужасном предсказании, узнал бы срок и место свидания (о котором уже знала половина двора). Но принц не читал письма. И дама долго ждала в условленном месте, и о ее неудаче опять же мгновенно узнал чуть ли не весь двор. Хуже того — об этом уже болтали на ремесленных уровнях и в рыночных кварталах!