Сталин забыл про вино, про обед. Он словно говорил сам с собой.
"Старые большевики ушли в оппозицию ещё и потому, что они - представляли в партии пролетариата интересы космополитические, победы мировой революции. Сейчас, когда мы строим социализм в одной, отдельно взятой, стране, все космополиты хотят доказать, что их идейный багаж, лозунг перманентной революции, актуален и, чтобы не признавать свои ошибки в упорном отстаивании требования: либо победы мировой, либо сдачи позиции буржуазии, они, не понимая и не признавая реальности, борются с ЦК и Сталиным по сути за поражение революции в России. Они не хотят понять, что революция не только победила, но что в стране уже строится социализм.
Их, космополитов претензии на мировое господство, под лозунгом: "Всё или ничего!", говорят об их романтическом экстремизме..."
Он снова надолго замолчал, а Киров, сделав вид, что ему интересны окрестности, повернул голову и смотрел на берег.
А сам думал: "Сталину нужно устранить не только нынешнюю оппозицию, но и позаботиться о том, чтобы и впредь не было никаких выступлений против политики партии, то есть его политики. И он, Сталин, наверняка готовится бороться с армейским аппаратом, зная его требовательность, прожорливость и сопротивление любому ограничению его прерогатив...".
Сталин настолько увлекся мучавшей его темой, что на время словно забыл о собеседнике. Он молчал, углубившись в свои мысли:
... "Все думают, что Сталин мстителен и злопамятен. Да, я всё помню. Помню зло, помню добро. К сожалению, добра было немного. Все хотят говорить с позиции силы, а когда с ними поступают так же, по ихнему, плачут, жалуются... Я вспоминаю, как еще в 27 году какой-то генерал, молодой карьерист, издевался надо мной и бряцая саблей, "обещая" отрубить мне уши. Неужели я мог бы забыть выходку этого мальчишки, который знал, что за ним сила, армия и думал, что если захочет, то от лица этой силы продиктует любой приказ любому органу Советской власти. Им всем казалось, что революция кончилась, и можно сейчас тому, кто имеет силу, диктовать условия и пожинать плоды: брать взятки, волочиться за балеринами, вельможно заступничать за родных и близких. Кстати, ведь он, этот Шмидт, до сих пор служит".
А Киров смотрел на генсека и думал: "Сталин был одним из немногих, кто работал нелегально в России и был "истинно" русским революционером. Ленин, Троцкий, Каменев, Зиновьев, Бухарин - это скорее революционеры Европы...".
Словно прочитав мысли Кирова, Сталин продолжал думать: "У меня с ними, с оппозицией, есть одно, но большое различие. Я смотрю на революцию глазами русского человека, а они глазами революционера мирового. Отсюда и наши разногласия по вопросам тактики, да и стратегии, но больше в средствах... Перед Лениным я преклоняюсь, но остальные...".
Закончили есть. После обеда долго сидели, пили вино и беседовали.
-... Меня обвиняют в жестокости, - говорил Сталин, выпив вина и закусив виноградинкой.
Киров внимательно слушал его склонив большую лобастую голову и опершись щекой на крепкую ладонь.
- ... Но забывают, что часто я вынужден наказывать того или иного человека потому, что он классовый враг, который на время одел личину большевика, затаился и только и ждет удобного случая, чтобы ударить в спину.
Он привычно, по-хозяйски, разлил вино по бокалам, поднял свой бокал и, любуясь на свет, как бы замер, отвлекся от тяжелых, неудобных для проговаривания мыслей.
Берега Волги неспешно и величаво проплывали мимо вереницей зеленых холмов, кое где покрытой легкой порослью дубовых рощ. Пахло речными водорослями и свежестью больших масс воды. Мерно гудели двигатели парохода, шумела расходящимися от форштевня волнами река.
Пароход вдруг звучно гукнул, пугая или предупреждая кого-то там впереди.
Сталин вздрогнул, отвел глаза от бокала и, сумрачно глядя на лицо захмелевшего от выпитого вина Кирова, продолжил:
- Необходимо беспощадно разоблачать и строго наказывать людей, которые не хотят соглашаться с линией партии, учитывать изменившуюся обстановку, политическую ситуацию. Ненужный догматизм часто только мешает. Ведь Ленин всегда говорил, что марксизм - не догма, а руководство к действию и я совершенно с этим согласен. То, что вчера было преждевременно и ошибочно, сегодня выходит на повестку дня, становится задачей номер один.
Киров не мигая смотрел на Сталина, слушал его, как загипнотизированный и думал, думал, как ему сохранить себя, не поддаться обаянию и давлению этого человека, который иногда вызывал у собеседников уважение, почти обожание, а иногда тяжелое чувство вины, давящий страх.
Сталин не торопясь, маленькими глотками допил вино, вытер усы тыльной стороной ладони, совсем по-простонародному, хотя на столике лежали хрустяще-накрахмаленные салфетки, встал нетвердо на ноги, покачнулся, но выправившись, зашагал на нос судна, к леерам и, остановившись там, долго смотрел вперед, вдоль блестевшей чернотой наступающих летних сумерек Волги.
- Они, - думал он, - хотят втоптать меня в грязь, кичатся образованностью, но они не против меня - против партии выступают. Я им всем, как кость поперек горла. Они не понимают, что мне их восхваления не нужны. Мне нужна их поддержка и уважение, даже может быть страх, чтобы я мог воплотить заветы Ленина в жизнь...
Сумерки опустились на землю и беседа, словно придавленная наступающей ночью, сошла на нет. Киров, не твердо стоя на ногах, пожелал Сталину спокойной ночи и ушел в свою каюту, а Сталин остался на палубе, закурил, поудобней устроился на стуле, потягивал трубку и пыхтя ароматным дымом углом губ, смотрел, как на землю надвигается ночь.
Он размышлял: "Пусть оппозиционеры нападают на меня сколько их душе будет угодно. Они правильно избрали меня в качестве своей основной мишени, ибо я лучше других знаю их самих и их махинации".
Невольно, Сталин представил Иудушку Троцкого на трибуне, в длинной шинели, жестикулирующего. Артист! Ход его мыслей сбился, через некоторое время он вспомнил, на чем остановился: "Достаточно вспомнить, как Троцкий ругал Ленина в свое время. Ведь я для него прежде всего человек, который, якобы, перебежал ему дорогу. Но главное в том, что я был и остаюсь ленинцем, чтобы мне не пытались приписать..."
Он вновь помрачнел: "Высшие цели революции заставляют меня быть беспощадным, а необходимость защиты ленинизма от ревизионистов вынуждает быть принципиальным до жестокости. Я давно понял, что только последовательность в действиях дает право человеку говорить: "Я это сделал.", будь то удача или неудача. В противном случае человек и политик, в том числе, становится игрушкой в руках всесильного случая, жертвою складывающихся обстоятельств...".
Он еще долго сидел на палубе и, привычный к ночной работе, мучился бессонницей...
То путешествие на юг надолго запомнилось Кирову...
...1934 год. Семнадцатый съезд партии. Сталин неожиданно столкнулся с очередной волной недовольства в партии. Ветеранам большевикам показалось, что их затирают, не дают продвинуться на самый верх власти.
Свою ставку они сделали на Сергея Кирова - второго в партии по авторитету и значению человека, который к тому времени возглавлял Ленинградскую парторганизацию, которая со времен Зиновьева несла в себе семена оппозиции...
Съезд бурлил слухами и предположениями!
Один Сталин, ничем не показывая беспокойства, готовился к очередному, привычному уже триумфу...
Шел очередной день съезда. Представители оппозиции тайно встречались в кулуарах съезда. НКВД и Ягода конечно кое-что знали, но ничего не предпринимали...
Пока...
Ягода, худой, желчно-умный еврей, присутствовал на съезде по множестве лиц, "контролировал ситуацию" и ему на руку было брожение среди депутатов. Диктатура генсека начинала его тяготить: он давно чувствовал силу своего ведомства и только ждал момента включиться.