На первый взгляд в Маркове не было совершенно ничего примечательного. Обычная ботаническая внешность. Короткие черные кудрявые волосы, такие же черные маленькие острые глазки, внимательно следящие через узкие прямугольнички лёгких, в металлической оправе, очков за всем, что происходит вокруг, за каждым чужим словом, за каждым движением и взглядом. Щуплые плечи, опущенные вниз, длинные тонкие локти и пальцы.
Но потом, приглядевшись повнимательнее, уже сложно было назвать его "обычным ботаном". Во-первых, из-за презрительной ухмылочки, так часто блуждающей у него на лице, словно каждый раз, открывая рот, ты произносишь величайшую глупость на свете и он, Марков, избран всей мировой общественностью для того, чтобы сообщить тебе об этом. А во-вторых, если что вдруг шло не по его, острый гладкий мальчишеский подбородок упрямо и заносчиво тут же задирался кверху, демонстрируя решительную готовность к любому вызову.
Сколько себя помню, Марков всегда носил вельветовые брюки: синие по форме или черные на праздниках. А ещё у него были однотипные рубашки в мелкую клеточку и однотонные шерстяные жилетки. Точно он как родился, родители сразу же начали лепить из него банковского служащего или аналитика. Папаша у него был каким-то среднестатистическим бизнесменом и, по слухам, мечтал отправить Маркова учиться в Англию, но за эти десять лет так никуда и не отправил.
Теперь же Марков прицепился к Петрову, ничуть не смущаясь, что тот старше и они почти не знакомы. Уселся на офисный крутящийся стул и принялся разглагольствовать о том, что эмоции в кино - это чушь, потому что в любом виде искусства гораздо важнее идея. Но ни то, ни другое Петрову всё равно недоступно, ведь для того, чтобы снимать что-то непопсовое, нужно иметь вкус и мозг.
Не знаю, как скоро ему бы удалось вывести отшучивающегося Петрова из себя, но прибежал Якушин и эту тему просто закрыли. С тысячью извинений, он влетел в квартиру, точно опаздывал на пожар. Впопыхах скинул куртку, чуть было не забыл разуться.
Раньше, с длинными волосами, он напоминал щенка, очень славного такого щенка, веселого и доброго. А теперь, изрядно возмужав и коротко выбрив виски, заметно посерьёзнел и, хотя щенячьи замашки по-прежнему время от времени проскальзывали, это выглядело очень мило.
- Только давайте договоримся, что мы будем говорить друг другу правду, иначе ничего не получится, - я заранее решила, что именно с этого и нужно будет начать.
Наша встреча представлялась мне, как финальная сцена-развязка какого-нибудь классического детектива. Типа собираются все подозреваемые, и я начинаю задавать им вопросы. Слово за слово, история за историей, и вдруг, неожиданно, обнаруживается некая странная нестыковка в их рассказах. Становится совершенно очевидно, что кто-то лжет. И тогда, остается лишь вывести преступника на чистую воду. Мне бы искренне хотелось, чтобы им оказался Марков. Ну, или Герасимов. А ещё лучше тот самый незнакомый парень. Однако проблема заключалась в том, что сейчас мы все были обвиняемыми, причем одновременно.
- Да, - воодушевленно подхватил Петров. - Давайте, дадим клятву.
Якушин, рассматривавший книги на полке, ухмыльнулся:
- И подпишемся кровью.
- Всё правильно, - неожиданно поддержал меня Марков. - Если в поступке Кристины есть хоть какая-то логика, то, только рассказывая правду, мы сможем её установить.
- Разве в самоубийстве вообще может быть какая-то логика? - удивился Петров. - Это же просто порыв.
- Ты только о своих этих эмоциях и думаешь, - одернул его Марков. - Если Ворожцова заморочилась записыванием ролика, значит, это продуманный поступок. Значит, она хотела этим что-то сказать, а не просто взять и помереть.
- Ну, в этом-то я понимаю, - ответил Петров. - Каждый хочет после себя что-нибудь оставить.
- О чем вы говорите? - вдруг подала голос Настя. - При чем тут логика? Когда человек делает такое, значит ему плохо, ужасно плохо. Только представьте, что он чувствует, если идет на такое. И получается, что все эти самые страшные, самые отчаянные чувства вызывали в ней мы.
- И вот с этого момента, Сёмина, - Марков многозначительно помахал перед ней пальцем, - как раз и начинается логика. Если ты, конечно, понимаешь, что это такое.
- Твоя логика, Марков, в том, что ты просто отказываешься признать, что можешь быть дурным человеком.
- А ты докажи мне это, - с вызовом ответил Марков. - Докажи, что Кристина распрекрасная, а я дурной. Почему, если она сама решила умереть, то это сразу делает её ангелом?
- Не преувеличивай, пожалуйста, - пролепетала Настя, явно готовая сдаться. - Я не хочу с тобой спорить. И доказывать тоже. Мне просто очень грустно, что всё вот так получилось.
- Точно никто с Кристиной не был в ссоре? - сухо поинтересовался Якушин, вытаскивая учебник по биологии. - Скажу сразу за себя, потому что, видимо, знаю её лучше всех, мы с ней не ругались никогда. С ней довольно сложно было поссориться. Ангел - это, конечно, преувеличение, но она очень добрая, умная и немного фантазерка.
- Добрая, - невесело хмыкнул Марков, - очень сомнительно. А вот насчет фантазерки, поподробнее, пожалуйста.
- Думаешь, Кристина просто шла по школе, увидела тебя и ни с того, ни с сего решила, что с этого момента ты должен стать одним из самых жестоких и равнодушных людей в её жизни? - этот вопрос я и сама себе задавала сотню раз.
- Короче, - сказал Якушин. - Я считаю, что может мы все и не сделали ничего ужасающего, но наверняка как-то её обидели. И не нужно выдумывать лишнее. Связи там какие-то.
- Но я с ней даже ни разу не разговаривал, - беспокойно вскинулся Петров.
- А может, ты её в школе как-то не так снял, а потом в сеть выложил? - предположила я. - С тебя станется. А она девчонка. Может, стыдное что-то.
- Думаешь? Фиг знает. Нужно будет проверить, что у меня там.
И все резко замолчали. Якушин уткнулся в учебник, Петров снова схватился за камеру, Марков задумчиво чесал в затылке, а мы с Настей просто переглядывались. Повисла неловкая пауза.
Тогда Сёмина предложила ещё раз пересмотреть ролик, и мы дружно согласились, потому что никаких других идей не было.
"Никто никому не нужен. А выживает лишь тот, кто, придерживается законов эгоизма, подлости и силы. Дружба ничего не стоит, а смерть сильнее любви".
На последних минутах пришел Герасимов, помятый и недовольный, с таким выражением, точно нам всем одолжение делал.