— Ну, до Ростова‑то ничего, доедешь нормально, — говорили папе. — Может, и до Харькова доедешь, а дальше — кто его знает…
Рискованный человек был наш папа! Везти в такую даль, да на такой машине троих малолетних детей (нам с Неллей было в тот год девять и десять, Аллочке — четыре, а Женя ещё не родилась), жену с тещей… И только сейчас мне впервые приходит в голову мысль, что, возможно, всё дело и было в бабушке, которую таким образом отвезли «пожить» к её младшей дочери, во всяком случае, назад она с нами уже не поехала и вернулась только спустя год, когда мамина сестра с мужем и дочкой нанесли нам ответный визит. Они добирались из Ужгорода в Краснодар поездом, с двумя пересадками, но тётин муж, дядя Саша, сам был железнодорожник, притом крупный чин — зам. начальника Закарпатской железной дороги, он специально ехал в форме — светло–серой, с чёрными петлицами, и на всём пути следования перед ним трепетали дежурные по перрону, проводницы и бригадиры поездов. Для бабушки ехать с таким зятем, как дядя Саша, было одно удовольствие.
Мы же двигались в Ужгород «своим ходом», на папином «Москвиче», дня три, на ночлег останавливались где‑нибудь в поле, возле стога сена; останавливались и днём — обычно в лесополосе, мама варила походный супчик на керогазе, мы со страшным аппетитом ели, бегали в кустики и просто носились кругами, устав от многочасового сидения; папа лежал на траве под деревом и курил, а бабушка далеко от машины не отходила и все вздыхала:
— И когда ж мы уже приедем на место?
У папы была книжка — «Атлас автомобильных дорог Советского Союза», и он всё время с ней сверялся. Ни разу мы не сбились с пути, ни разу машина не сломалась, и ни в какую аварию мы, слава богу, не попали. После Львова решено было больше не останавливаться и ехать всю ночь. Мы спали, бабушка дремала чутко, а мама всю дорогу разговаривала с папой, чтобы он не уснул за рулём. В какой‑то момент, проснувшись, я услышала, что они поют: «Эх, путь–дорожка, фронтовая, не страшна нам бомбёжка любая…». Я выглянула в окно: там была довольно светлая ночь, и звёзд в небе почти не было видно, не то, что у нас, на юге.
На следующий день, в Ужгороде, во дворе дома на улице Готвальда, 5, где жили тётя с дядей, наш «Москвич» окружили мальчишки и стали нахально его разглядывать.
— Это откуда такая машина приехала?
— Из Краснодара! — гордо отвечали мы.
— А это у вас у Краснодаре такие номера — «ЦЦ»? Это что — муха цэцэ? Ха–ха–ха!
— А вы шо, поездом йихалы, а його на платформу загружалы?
Одни мальчики говорили по–украински, другие — по–русски, но всё равно с каким‑то не нашим акцентом.
— Сами вы — поездом! Сами вы цэцэ! Мы своим ходом! — повторили мы папино выражение.
Мальчики не верили и смеялись. Но тут вышел из подъезда наш папа, и мы закричали:
— Папа, папа! Скажи им, правда же, мы своим ходом приехали!
— А ну отойдите от машины! — сказал папа.
Мальчишки чуть отбежали, но не отстали:
— Дядько, а скажить, сколько километров вы пройихалы? — спросил самый старший из них, смешивая русские и украинские слова.
— Считать умеешь? — сказал папа. — Умножь три на пятьсот.
— Тю… — сказали пацаны. — Мы думали больше!
Боюсь, они плохо представляли, где находится Краснодар, а может, спутали его с Красноярском.
Он был член семьи, наш «Москвич». Получив зарплату, родители начинали рассчитывать: детям — ботинки, ему — резину хотя бы на два колеса; в другой раз: Аллочке надо пальтишко тёплое на зиму, ему — чехлы новые на сиденья. В конце концов, пальто мама перешивала из своего, предварительно перелицевав, а на чехлы покупали новый материал, на ощупь похожий на гобелен с оленями, что висел над нашей с Неллей кроватью. Мама расстилала его на полу и кроила, прикладывая заранее заготовленную выкройку из газетной бумаги. Шила мама на ножной машинке «Подольск» все подряд — и большие, толстые чехлы для «Москвича» (иголка брала их с трудом и ломалась), и маленькое пальтишко для Аллочки, и белые школьные фартуки для нас с Неллей, и летние платья для себя, и халаты для бабушки… И даже одной молодой девушке, Любе, нашей соседке по дому, которой не в чем было пойти на танцы, мама сшила однажды замечательное голубое поплиновое платье с подъюбником, в котором эта девушка сразу стала похожа на Людмилу Гурченко в «Карнавальной ночи» и очень скоро вышла замуж, правда, неудачно.