Мы привыкли не обращать на неё внимания. Весь удар принимала на себя наша бабушка. Это она стояла с ней бок о бок на кухне. Если ей даже нечего было делать там, она всё равно не уходила, сторожила, чтоб «эта зараза» не плюнула в кастрюлю. Иногда после долгой молчанки разражался скандал (например, на тему, чья очередь чистить плиту), тогда уж высказывалось все накопившееся за дни и недели, крик стоял неимоверный, после чего обеим становилось как будто легче.
Нашей тайной мечтой было, чтобы Жаба умерла, или чтобы, на худой конец, ей дали однокомнатную квартиру. Но соседка была «здорова, как бык» (бабушкино выражение), а отдельную квартиру ей не давали, поскольку лет через пять после вселения в дом она вышла на пенсию и как пенсионерка никого в фабкоме парфюмерной фабрики уже не интересовала. Оставалось одно: ждать, когда отдельную квартиру дадут нашей маме. И мы ждали.
— Это она потому такая злая, — говорила мама, — что у неё своей семьи нету.
Вдруг однажды выясняется, что у нашей Жабы есть, оказывается, мать. Она появилась неизвестно откуда, вроде бы привёз Жабин брат, у которого старушка до этого жила (как, у неё и брат есть?). В одно прекрасное утро выходим мы на веранду, а там – здравствуйте–пожалуйста, сидит на стуле старушенция, испуганно на нас смотрит и виновато улыбается.
Больше всего нас поразило несходство нашей Жабы с её родной матерью. У старухи было очень бледное, почти белое лицо с тонкими чертами и рассеянный взгляд выцветших голубых глаз. Что‑то даже благородное было в её лице и виноватой улыбке, с которой она смотрела на всех, не произнося ни слова. Старуха, видимо, обезножела, и сынок, а скорее невестка, выперли её к дочери, рассудив (не без оснований), что пора и той принять участие в уходе за престарелой мамашей. В этом их семейном раскладе не учтено было только одно, что дочь, то есть наша Жаба, живёт не в отдельной квартире, а на подселении у семьи, в которой своих семеро. Бабулька становилась на нашей жилплощади (23 плюс 11 квадратных метров) девятой по счету.
Как ни странно, родители ничего по этому поводу не высказали, и стали молча наблюдать, что будет.
Неожиданно для всех наша Жаба оказалась заботливой дочерью (или демонстрировала, что она заботливая). Мать у неё сидела день–деньской на веранде чистенькая, причёсанная, она ей косичку заплетала из жидких, но длинных седых волос. С приходом лета она стала выволакивать её во двор и сажать на стул под своим окном. Та сидела тихо, почти не шевелясь, а сама Жаба тем временем копалась кверху задом в своём огороде.
Самое интересное, что с появлением старухи скандалы на территории квартиры как‑то иссякли, прекратились. Наша бабушка посматривала на старуху сочувственно, вздыхала и норовила сунуть ей свежеиспечённый пирожок или конфетку, на что Жаба немедленно реагировала из‑за занавески в открытом окне.
— Не надо ей ничего давать. Она не голодная.
Интонация при этом слышалась совсем новая, почти примирительная. Сама же старуха, не понимая сложившихся в нашей квартире отношений, смотрела на всех ласковыми глазами и мелко трясла головой.
Думали, что мать погостит у Жабы только лето, но настала осень, подошла зима, а братец все не появлялся, старуха переместилась с веранды в комнату и уже не показывалась.
— Представляю, чем она её там кормит, — говорила мама. – Она ж готовить вообще не умеет, бурды наварит какой‑то и ест всю неделю.
Когда Жаба открывала свою дверь, в общий коридор вырывался довольно тяжёлый запах, и мы были уверены, что дело там идёт к концу. Но бабулька оказалась живучей и следующей весной снова восседала на веранде, радостно улыбаясь нам, как старым знакомым. За зиму она лишь больше побледнела, и голова её стала трястись с удвоенной частотой.
Исчезла она так же неожиданно, как появилась. То ли сын приехал, наконец, и забрал её назад, то ли Жаба определила её в дом престарелых (но это вряд ли, кто бы её туда взял при живых‑то детях). Так или иначе, но стала Жаба снова жить одна, и постепенно они с нашей бабушкой стали опять поругиваться, то из‑за плиты – чья очередь мыть, то из‑за света – кому включать, и всё вошло в привычную колею.
Звали её на самом деле Елена Дмитриевна. Она пережила нас в этой квартире. Когда спустя почти двадцать лет родители переехали, наконец, из барака в новый дом, Жабе тут же подселили других соседей. Правда, на этот раз ей повезло больше: семья была всего из четырёх человек.