Леночка. Какая тут диктовка! Не то на уме…
Константин. Довольно, оставь свои жалобы!
Из зала выходит Красавин, он мрачен после похмелья.
Красавин. Что это не видно Людмилочки?
Леночка. Она в церкви.
Пауза.
Красавин. Скука у вас.
Константин. Что же вы не едете в Москву?
Красавин. Выгоняете?
Константин. Я спрашиваю.
Красавин. Вы лучше бы, как родственник, дали бы мне совет.
Константин. Не пейте. Две недели пьете. Телеграммы каждый день, а вы не едете.
Красавин. Двадцать пришлют, тогда поеду. Я их не боюсь! Вы думаете, меня прогнать могут? Никогда. Я в деле все… даром что приказчик, а у меня десять тысяч в деле. Не думайте…
Константин. Мне это неинтересно.
Красавин. Вы ничем коммерческим не интересуетесь. Какой вы коммерсант? Вам только книги читать бы…
Константин. Я прошу вас прекратить.
Красавин. По-моему, так: книги так книги, коммерция так коммерция! Помяните мое слово: вы проторгуетесь. Разве есть у вас порядок в магазине? У меня в Москве…
Церковный звон.
Леночка (у окна). Обедня кончилась, народ выходит.
Красавин. Купец должен вставать в шесть часов утра и ни о чем не думать, кроме торговли.
Леночка. Сколько народу! Латышиха причащалась!
Красавин. Отец - торговец, а вы - никакой. Это я вам в глаза прямо говорю.
Константин. Вы хам.
Красавин (горячо). A вот через два-три года по Тверской на резиновых шинах поеду, в собственной коляске!.. Хам, а поеду! Грязью обливать стану, ха-ха-ха!
Константин. Перестаньте…
Красавин. Вот вам икону сыму! Издохну, если этого не будет!
Константин. Вы совсем дикий человек, на вас обижаться нельзя! (Встает и уходит; в зале встречается с Ванюшиным и целует у него руку.)
Ванюшин входит.
Красавин. Удрал! Не любит правды.
Ванюшин. Что ты тут буянишь?
Леночка (целуя руку). Поздравляю вас, дядюшка. (Уходит.)
Красавин. С Константином у нас разговор вышел.
Ванюшин. Во-первых, он тебе не Константин, а во-вторых, ему с тобой и разговаривать не о чем. Разговаривай со мной. Если ты не пьян, я поговорю с тобой. Скажи на милость, скоро ли конец будет этому?
Красавин. Чему?
Ванюшин. Да твоему поведению.
В зале Арина Ивановна, Людмила, Клавдия, Леночка садятся пить чай.
Красавин. Когда прикажете?
Ванюшин. Постой, не скоморошничай! Я сегодня причащался и ссориться не хочу; хочется мне, чтобы все в семье своей уладить, определить. Скажи мне прямо и просто: чего ты хочешь?
Красавин. Чтобы жена со мной поехала.
Ванюшин. Ведь ты денег хотел?
Красавин. Я вам верю: вы отдадите, когда будут у вас. Я вот какой человек! А без жены мне возвращаться в Москву неловко, стыдно… смеяться будут…
Ванюшин. Так. Вот мы теперь и спросим у нее, хочет ли она возвращаться к тебе. (Зовет.) Людмилочка!
Людмила входит.
Арина Ивановна (из зала). Александр Егорович, иди чай пить! После будешь разговаривать.
Ванюшин. Погоди. (Обращается к Людмиле.) Вот муж в Москву зовет - поедешь? Говори, что есть на душе; помни, отец у тебя не зверь, худого тебе не желает, лишний рот не разорит его.
Людмила недоверчиво относится к словам отца и удивлена ими.
Людмила. Я не знаю.
Ванюшин. Как не знаешь?
Людмила. Ни к нему ехать, ни у вас не хотелось бы остаться. Это вы так говорите, а потом будете молчать да дуться. От одних ваших взглядов убежишь.
Красавин. Понятно, так. Что на шее у отца-то сидеть… Поедем, Людмилочка.
Ванюшина больно затрагивают слова дочери; он хотел бы сказать ей, как она несправедлива, но не умеет высказать этого.
Ванюшин. Нет, не так. Я всегда и тебе и другим желал только хорошего, а выходит не то. Глядел - душа плакала, а вы злобу да вражду во взглядах моих видели. Отца-то вы не знаете.
Людмила. Вы все молчите, а если говорите, то ругаетесь.
Ванюшин. А вот теперь тебе говорю и не ругаюсь: погоди ехать; видишь, каким он хахалем стал! Пусть переменится, пить перестанет, за ум возьмется, тогда сам пошлю, сам буду советовать.
Красавин. Да если, Людмилочка, ты поедешь - не узнаешь меня! Все забуду, язык сам себе вырву, когда он хоть одним словом посмеет намекнуть. Вот как!
Людмила. А пить не будешь?
Арина Ивановна, Клавдия, Леночка, заинтересованные разговором, стоят в арке.
Красавин. Ни рюмки! За десятерых буду работать! Через два-три года на резиновых шинах поедем…
Людмила. Какой вы глупый!
Красавин. Да уж книг не читаю и считаю даже лишним для коммерсанта это. Я человек торговый, у меня каждый палец коммерческий, каждый ноготь о выгоде думает. Вы вот что во мне цените! (Бьет себя кулаком в грудь.)
Людмила. Все равно: и здесь скверно и у вас скверно. Я еду.
Арина Ивановна. Людмилочка, что ты!
Леночка. Она шутит.
Людмила. Я еду.
Ванюшин. Подумай, Людмила, что ты делаешь!
Красавин. И нечего думать! Прекрасно делает, хуже не будет! Я сейчас же телеграмму дам о выезде. Завтра, а если успеем, и сегодня уедем. (Идет и возвращается.) Тебе, может быть, на дорогу что-нибудь надо купить? Возьми. (Дает Людмиле сто рублей и уходит.)
Ванюшин. Объясни мне, что же это такое значит: пришла, отца обвинила, что насильно тебя замуж вытолкал, а теперь сама к нему бежишь? Ни достоинства, ни уважения к тебе: приехал, надругался, а как только поманил резиновыми шинами, ты и бежишь к нему… Меня-то еще больше позоришь.
Людмила. Да какая жизнь здесь? За эти две недели, что я у вас, я измучилась… Вечно сознавать и чувствовать, что ты здесь лишняя, в тягость… Это ужасно! А потом эти постоянные ссоры то из-за одного, то из-за другого…
Клавдия. По-моему, Людмила делает прекрасно. Павлик говорит, что лучше с мужиком в избе жить, чем здесь.
Людмила. От одного братца Костеньки сбежишь куда глаза глядят.
Входит Константин.
Клавдия. Вот видите, он сейчас дал ей сто рублей, а ей нужны были перчатки, так она ни у кого не могла достать здесь двух рублей - у меня взяла. Ты не забудь отдать.
Константин. Я мешаю жить? Мне кажется, последняя прачка не возвратилась бы к такому хаму.
Клавдия. Это ты так только говоришь.
Людмила. А сам первый дашь почувствовать, что я здесь лишняя. Попроси у тебя двадцать копеек, ты не дашь, да еще кричать начнешь.
Константин. И эти женщины чему-то и когда-то учились! Мелочны, как торговки с толчка!
Ванюшин. Не ссорьтесь! Дайте хоть один день мне провести спокойно. Причащался я сегодня, думал по-другому жить начать, выше денег да торговли покой души считать, хоть бы разорение через это пощло… а выходит совсем иначе. Я с добром, а вы с колом.
Константин. Разорения я, во всяком случае, не допущу! Вам все равно, а у меня еще целая жизнь впереди.
Ванюшин. Не то, Константин, не то. Разве я могу разорять тебя? Не дай бог увидать мне вас нищими! Не переживу я этого. А хочется мне прежде всего о душах ваших больше думать; вижу я, что тьма в них, корысть да вражда. Деньгами тут не поправишь. Говел я и думал….
Константин. Вы, кажется, в ханжество ударились? Это, по мнению нашего зятя Красавина, коммерческому лицу не к лицу…
Людмила. И он прав. Распустите нюни, все сквозь пальцы потечет.
Ванюшин. Ну будет. Раз хотел с вами по душе побеседовать - священник в церкви мне советовал,- да вижу, не понять вам. Старуха, угощай чаем.
Арина Ивановна. Самовар не потух ли? Чудесный ты сегодня, Александр Егорович… душа моя радуется.
Ванюшин, Арина Ивановна, Константин, Людмила и Клавдия уходят в зал, к чайному столу. Оставшиеся Аня и Леночка стараются говорить тише.
Аня. Вот папаша какой сегодня!
Леночка. Я его просто не узнаю. И что с ним сделалось.
Аня. Надо Алешу позвать, сегодня он его простит.
Леночка. Как бы опять не рассердился? Сегодня не надо, такой день…
Аня. Я мамашу спрошу. (Подходит к арке.) Мамаша!
Арина Ивановна (из зала). Асинька?