Хлеб, сало, луковица, немного вина… суровый Шак, ехидный собака… девочки. Некому будет нести Цыпу на берег, сама пойдет по пояс в ледяной воде, цепляясь за телегу.
Саня передернул плечами. В теплый летний вечер по коже продрало морозом. Полоса шерсти на спине встала дыбом.
— Шак, я пойду с тобой.
— До конца? - поднял голову Апостол. На Саню глянули темные усталые глаза. Ни радости, ни одобрения, ни тем паче торжества. Разве, отблеск понимания. Да какое понимание! Просто тени играют, сбивают глупого кота с толку. Ведь завтра же будет локти кусать, клясть себя за дурость.
— До конца пойду, - твердо сказал Саня.
И чуть не завалился на спину. Фасолька, обхватив сзади руками, зацеловала в затылок, в шею, затормошила.
— Ах, ты мой котенька! Ах, ты мой ласковый.
Чалый сидел, дергал верхней губой - точь-в-точь лошадь - сейчас укусит. Шак Апостол наконец улыбнулся. Собака нехотя поднялся с нагретого места:
— Пошли, Санька, цыган из лесу принесем. Пусть их баро забирает.
Телега, подскакивая на мелких ухабах, переваливалась боками. Трясло, так что клацали зубы. Правила Солька. Цыпа сидела, вцепившись в бортик. Лежа на соломе, Саня пытался читать.
Зряшное дело. Не то, что буквы, вся книжка прыгала перед глазами, бешеным зайцем. Упустив в который раз строчку, кот захлопнул книгу, поискал, куда спрятать и, наконец, засунул себе в мешок. На привале, случится минутка, он ее опять откроет.
Второй день задворками княжества Венс они пробирались к восточной границе. Чалый указал дорогу верно. Может, и пожалел потом, только слово не таракан, влезло в чужое ухо, не выковырнешь. Шак с Собакой то и дело сверялись с нарисованной на старой клеенке картой. По ней, до границы оставался дневной переход с небольшим гаком. Гак они решили не считать. Вряд ли Чалый сильно ошибся. Так что к вечеру арлекины рассчитывали добраться до лесного урочища, по которому в этом княжестве было принято гонять контрабанду.
Саня поежился. Не думал, не гадал, жил в согласии с законами, - старался, во всяком случае, - а тут попал, так попал. И обратной дороги уже нет. Он себе ту дорогу отрезал собственным поганым языком. Сто раз была права мамка: гордость еще ни одного кота до добра не доводила. Ехал бы сейчас у Чалого в кибитке, халву кушал, вином запивал. Сам весь черный, в ухе серьга, на ногах шикарные сапоги лучшей цыганской работы. А еще бы ему Чалый дал рубаху красного атласа. О! Гитару забыл. Гитара бз-з-зым-м-м. Вай, вай, вай, загубила-а-а ты мою головушку…
— Цыпа, а вы давно вместе?
— Давно, наверное.
— Что значит: наверное? Ты разве точно не помнишь?
— Помню. Только я не всегда была с ними. Уходила.
— Надоело скитаться?
— Меня замуж взяли.
— И что?
— И ничего! - обернулась Фасолька. - Отстань от нее.
Саня, оторвался от созерцания облаков. У Сольки даже спина выражала возмущение. Он глянул на Цыпу. Та продолжала цепляться за бортик. Пальцы побелели, глаза закрыты, сморщилась. И так не красавица, а стала уж просто-таки страшна. И вот-вот расплачется, сообразил кот.
— Цыпочка, прости, если обидел. Я ж не хотел.
Вроде и не виноват, а кажется, что виноват. Ну, бабы! Никогда не знаешь, от чего они крик поднимут. Что он такого сказал-то?
— А хочешь, я тебя на коленях подержу? Брось ты этот бортик. Иди ко мне.
Цыпа будто не слышала. Саня переполз к ней и мягко боднул головой в живот.
— Цы-ы-па? Ну, погладь меня. Сразу с души камень свалится, - подсунулся под руку, которая не сразу, но таки провела по лохматому затылку. - Еще, еще гладь, а я мурлыкать стану.
Над головой заквохтало. Саня посмотрел. Цыпа уже точно не собиралась реветь. Сморщенное личико разгладилось. Она опять хихикнула. За ней следом звонко залилась Солька:
— Ну, Санька, ну, хитрец. Давай я тоже заплачу, а ты меня пожалеешь.
— Чтобы Апостол мне потом шею свернул?
— Делать ему больше нечего. Если бы он всем моим мужикам шеи сворачивал, в стране бы население уполовинилось. Ты на то, что ночью было, не смотри.
— Я думал, он твой муж, - смущенно отозвался Саня.
— И он, и Эдвард. Они оба - мои мужья. И ты будешь. Только, чур, с ними не драться. Каждому достанется. Я ж - Фасолька.
Что-то такое про дриад говорили. Саня думал - байки. Ан, нет. Его мгновенно обдало жаром. Он даже от курицы отодвинулся. Сухое жилистое тело Цыпы вдруг показалось деревянным. А рядом, руку протяни, перед глазами туда сюда ерзает широкий зад Сольки. Телегу в очередной раз подбросило. Саня, считай, не заметил. В штанах стало тесно. Лицо запылало. Он потянулся и сунул руку девушке под ягодицы.
— Ой! - заорала Солька. - Ты, что с ума сошел?
— Ага, - глухо прорычал Саня.
А нечего. Пусть не дразнится. Фасолька обернулась.
— О! Так бы и сказал, что не терпится. Мне ж разве жалко? Цыпа, держи вожжи.
Курица без звука оторвалась от бортика и кое-как перебралась на облучок, а светловолосая румяная Солька колобком скатилась в руки коту.
— Ну, где ты там… Хо, котик… Вот так котик! Погоди, я сама развяжу… Сумасшедший. Погоди. Какой ты гладкий… О-о-о! А-а-а! Погоди. Вытащи. Я хочу потрогать. М-м-м…
Давай! Давай. Еще. Еще. Еще. Не отпускай. Ай, ай… А-а-а-а!
Все уже кончилось, но Саня не сразу от нее оторвался. Внутри звенела пустота. Телегу трясло. Когда поднял голову, перед глазами прыгали гладкие Солькины груди. Он провел по одной пальцем. Девушка застонала. Над верхней губой у нее собрались бисеринки пота. Саня перекатился на бок. Девушка сладко потянулась, подставляя горячую грудь ветерку. Юбку не одернула. Так и лежала, раскинув в стороны полные белые ноги. Сане показалось: от переполнявшей ее сейчас жизни, зазеленеет солома, на которой только что произошло соитие. А уже через минуту она вскочила, затормошила Цыпу:
— Отдавай вожжи. Эй! Лошадка, пошла, пошла! - уселась на облучок и, вздернув упряжью, зачмокала, подбадривая сонного конька.
Цыпа с каменным лицом перебралась на свое место. До вечера, до самого привала она больше не вымолвила ни слова. А Саня, собственно, и не настаивал. Сказать проще, он все это время проспал.
Урочище, имевшее в народе неслучайное название "Сквозняк", отличалось от окружающего пейзажа жуткой густолесностью. Лесной язык, перекинутый из княжества Венс в ничейные земли, сопровождала цепочка холмов. Казалось бы, носи себе контрабанду по лысоватым взгоркам. Нет, так уж сложилось. Слух, объясняющий странное поведение контрабандистов был и всего-то один: пойдешь другой дорогой, вообще никуда не придешь, или ничего не донесешь, кроме собственных ног.
Место определилось давно и успело обрасти массой легенд, домыслов и страшилок. Из-за них, надо полагать, никаких пограничных постов тут отродясь не водилось. От населенных мест к урочищу вела единственная изрядно разбитая и заросшая дорога. За кромкой леса она делала пару петель и только потом вливалась в аккуратную круглую поляну. От поляны расходились уже две дороги. Каждая шла вдоль своей цепочки холмов. Одна называлась Длинной, другая Короткой.
— По которой поедем? - спросил Шак у Эдварда. Саня так понял, что Апостол в этих местах вообще не бывал. А Эд - в юности… нет, в детстве… или… ну, в общем…
Во младенчестве, мстительно подумал кот, еще не забывший собаке ехидных придирок, мама за распашонку таскала… от норы к норе. Собака как подслушал, обернулся и пристально посмотрел коту в глаза. Саня от неожиданности потупился, тут же себя обругав: ну какого бы лешего? Что хочу, то и думаю!
Когда телеги выкатили на открытое пространство, воздух уже по вечернему загустел. Солнце напоролось на вершины елей, росших в ложбине между холмами. Благо, вечер в этих местах продолжался довольно долго. На свету успеют распрячь лошадей, соорудить костер, стол и даже поставить шатер. В прежние ночевки его не вытаскивали, здраво полагая: нагрянь стража или ее добровольные помощники в деле изловления бродячих котов, с шатром будет много возни. Проще, попрыгать в телеги, под которыми спали, покидать туда вещи, и править от погони. Шак умел запрягать не просто быстро - молниеносно. В темноте, - такое впечатление, - лошади сами надевали хомуты. Затяни подпруги и - вперед.