Воспитывался я в детском доме. Здесь сохранили чудом уцелевшее мое свидетельство о рождении. В нем написано: «Родился в 1934 году в хуторе Суки Дновского района Псковской области. Национальность — эстонец». Я буду безмерно счастлив, если окажусь тем самым Вольдемаром, которого проклятая война разлучила с Вами. Посылаю свое фото. Все, кто видел в газете Вашу фотографию с узбекской мамой Муяссар-апа Умидовой, утверждают, что мы очень похожи…
Луна — Леонхард еще и еще раз вглядывался в фотографию Вольдемара Лаука из Казахстана. Нет, сомнения в сторону! Конечно, это его младший брат. Леонхард Эдуардович расцеловал растерявшегося почтальона.
— Спасибо, Насим. Братишка у меня жив, оказывается.
На следующий день почтальон принес в дом Умидовых еще одно письмо. На сей раз из Эстонии.
Алиде писала:
«Здравствуй, дорогой брат Леонхард! Спешим сообщить тебе счастливую новость. Нашелся наш младший брат Вольдемар, которого мы все считали погибшим.
Как жаль, что наша мама так и не узнала, что жив и ее самый младший сын…
Вольдемар сообщает, что в конце мая хочет приехать в Тарту. Ждем обязательно и тебя. Приезжай со своей узбекской мамой Муяссар-апа».
Леонхарда и его брата Насулло встречал Рихард Лаук. Прямо с вокзала поехали братья на могилу матери. Это ее неиссякаемая вера, ее любовь и мужество после сорока лет разлуки вновь соединили семью.
Четырех детей растила она. Война отняла двоих. Но верила мать, что живы ее сыновья. Верила и искала. Полжизни отдала она надежде. Сердце ее не обмануло. И вот ранним утром Леонхард и Рихард встречают на вокзале московский поезд. Встречают поезд из сорок первого… И дрожат букеты в руках. Вольдемар увидел их первым. Хоть ни разу не видел даже фотографии — узнал сразу.
Сестра Алиде ждала их дома. Праздничный стол, цветы — позаботились обо всем. Сели за стол. А слов по-прежнему мало. Рихард и Алиде говорят по-эстонски, Вольдемар — по-русски (хорошо еще, Насулло свободно говорит на русском и помогает Леонхарду).
Сидят за столом родные братья и сестра. И не могут поговорить друг с другом. Трудно найти более суровый приговор войне, которая их разлучила, лишила общей памяти и слов.
А. Друзенко
Один день и вся жизнь
Почему переломный в судьбе человека день начинается так буднично? Чтобы погасить предчувствие? А может, его начало видится таким — невыразительным — уже потом, после?
Невзрачно выглядел и тот мартовский день 1978 года, когда Болеслав Чихацкий, житель самой маленькой в Хелмском воеводстве — всего одиннадцать дворов — деревни Забудново, запряг с утра лошадей и поехал покупать удобрения. В городе Чихацкий довольно быстро уладил дела, собрался было в обратную дорогу, совсем немного проехал по улице, и тут его окликнули. Он оглянулся и увидел подходившего почтальона.
— День добрый, пан Чихацкий! Вам письмо.
Он натянул поводья, лошади стали. Почтальон достал письмо, а Чихацкий смотрел на него, начиная сознавать, что сейчас, сию минуту могут потерять всякое значение и эта фурманка, и мешки с удобрениями, и этот пасмурный день, вообще все вокруг, кроме конверта, обрамленного красно-синим пунктиром.
Он торопливо, дрожащими руками вскрыл его, прочитал первые слова:
«Дорогой наш Георгий!»
Дальше читать не мог: буквы прыгали перед глазами, расплывались…
Он хорошо помнит тот страшный, оглашаемый взрывами бомб и снарядов июньский рассвет сорок первого года, ставший переломным не только в его судьбе, девятилетнего сына старшего политрука Василия Васильевича Кругленко. Накануне, в субботу вечером, отец обещал взять его на рыбалку, и он уснул в радостном ожидании воскресенья.
Разбудила его война.
— Мама, что это? — спросил он, не понимая, почему грохочет небо и содрогается земля.
— Не знаю. Спи.
— А где папа?
— На заставе.
Отец заглянул к ним в полдень, прямо из боя. Осунувшийся, рука на перевязи. Гимнастерка над правой лопаткой разорвана. Увидел его, проговорил, тяжело дыша:
— Жора, позови быстренько маму.
Сын пошел за ней, потом остановился и, обернувшись, спросил: