Он прислужников расталкивает, коня не привязывает, двери с петель рвёт, в горницу к Мамелфе Тимофеевне бежит. Встала Мамелфа Тимофеевна, за костыль взялась, говорит гневным голосом:
— Ты что ж это, молодец, моих слуг расталкиваешь, без учтивости ко мне в горницу лезешь, поклоном низким мне не кланяешься?! Был бы жив сынок мой Добрынюшка, он бы тебя вежливости научил! Ты ступай-ка прочь, а не то я сама тебя костылём попотчую!
Говорит заезжий молодец:
— Ты прости меня, Мамелфа Тимофеевна, твоему Добрыне я названый брат. Он поехал в Царьград, а мне велел побывать в Киеве, его матушке поклон свезти, расспросить о молодой жене.
Заплакала Мамелфа Тимофеевна:
— Ты зачем надо мной насмехаешься? Уже шесть лет Добрыни на свете нет. Сам видал его в поле мёртвым богатырь Алёша Попович. Я уже все глаза проплакала, а жена его идёт сегодня замуж за Алёшу Леонтьевича. Не охотой она замуж идёт — неволею. Грозным сватом был Владимир-князь, свахой — княгиня Апраксия. Сейчас у них пир горой, а я дома сижу, слёзы лью.
Не стерпело сердце Добрынино:
— Не плачь, матушка, погляди, ведь я твой сын и есть!
Смотрит на него матушка, не узнаёт:
— В глаза ты надо мной издеваешься: у моего Добрынюшки лицо белое, а у тебя чёрное; у Добрынюшки очи ясные, а у тебя хмурые; у Добрынюшки платье цветное, лапотки семи шелков, а у тебя шкуры звериные.
— Эх, матушка, нелегко в бою, нерадостно. За двенадцать лет и очи помутнели и лицо состарилось, цветное платье износилось, лапотки стоптались.
Вскочила Мамелфа Тимофеевна:
— У Добрыни под левой грудью меточка родимая!
Распахнул Добрыня кафтан, увидала мать родинку, бросилась обнимать сына, а он её торопит:
— Дай мне скорее, мать, гусли мои звонкие, неси платье скоморошье, я пойду на пир к князю Владимиру!
Надел Добрыня зелёные сапожки, соболью шубку, шапку пушистую, взял в руки гусельки, ни дать ни взять — скоморох, что гостей потешает на весёлом пиру. Пошёл Добрынюшка к князю Владимиру.
У дверей стоят придворники и приворотники, не хотят впускать на пир гусляра-скоморошника.
Он приворотников отталкивает, придворников отпихивает, смело входит в княжескую горницу.
— Здравствуй, солнышко Владимир-князь, укажи мне, где место скоморошье?
Отвечает с сердцем Владимир-князь:
— Неучтивый, бойкий скоморошина, ваше место скоморошье за печкой муравленой, в закопчённом запечнике.
Сел скоморох за печкой, положил гусли на колени, поглядел вокруг. Видит — сидит Настасья Микулишна, слёзы льёт, убивается.
Ударил скоморох по звонким струнам, завёл песню… Он поёт, звонкие струны пощипывает, словно сокол лебёдушек. У него голос как река течёт, как поток шумит, как гром гремит.
Заслушались гости, задумались.
Говорит Настасья Микулишна:
— Хорошо скоморох поёт, словно муж мой Добрынюшка.
Оборвал скоморох золотую струну, и песня кончилась.
Вот Владимир-князь и говорит:
— Не простой это скоморох, а, видно, русский богатырь. Садись, скоморох, где хочешь за стол: хочешь — рядом со мной, хочешь — против меня, хочешь — рядом с княгиней.
Не сел скоморох ни рядом с князем, ни рядом с княгиней, а сел скоморох против Настасьи Микулишны.
Послал ему князь чару сладкого вина со своего стола.
Встал скоморох, поклонился и спрашивает:
— Ты дозволь мне, князь, эту чару поднести кому сам захочу.
— Изволь, богатырь.
Опустил Добрыня в чашу обручальное кольцо и поднёс чару Настасье Микулишне:
— Выпьешь до дна — увидишь добра, а не выпьешь до дна — не видать тебе добра.
Выпила Настасья вино, и подкатилось к её губам золотое кольцо. Схватила она кольцо, надела на палец, встала на ноги:
— Не тот муж, что рядом со мной, а тот мой муж, что против меня.
Бросилась к Добрыне Никитичу:
— Прости меня, Добрыня, не своей волей пошла, меня силой выдали!
Обнял её Добрынюшка:
— Знаю я, милая жена. Не на тебя я дивлюсь, а на князя с княгинею. Я за них с чёрным вороном бился, в поле дороги прочистил, на заставе простоял двенадцать лет, а они мою жену любимую за другого силой замуж отдают!
Стыдно стало князю с княгинею, не смеют на Добрыню глаз поднять.
А Добрыня на Алёшу глядит:
— Да ещё я дивлюсь на моего братца названого, на Алёшу Поповича, — знал он, что я жив-здоров.
Упал Алёша Добрыне в ноги:
— Ты прости меня, прости, старший брат!
— Не прощу я тебя, Алёша, что ты привёз им весть нерадостную, будто Добрыня мёртвым лежит. Сколько слёз пролила моя матушка, побелели её косы чёрные, потускнели её ясные глаза, тяжело она по сыну плакала, — этой вины мне не простить тебе!