Чиун усмехнулся и обратился к Римо по-корейски:
— Какая глупость! Неужели при виде опасности ты станешь обвинять свое зрение? Неужели, заслышав приближение крупного зверя, ты станешь обвинять собственный слух? Зачем ты несешь эту чушь? Страх, подобно любому другому чувству, помогает подготовиться к встрече с опасностью.
— Ты не разбираешься в тонкостях работы правительства, папочка.
— Нет, как раз разбираюсь!
— О чем вы там болтаете? — вмешался Кауфманн. — Меня окружают погремушки, а на самом деле мне грозит смерть.
— С таким командующим гарнизоном, как генерал Хапт, вам совершенно нечего опасаться, — заверил его лейтенант.
— Еще бы! Попробовал бы архиепископ неодобрительно высказаться о папе римском? — отмахнулся Кауфманн. — Нет, я уношу отсюда ноги.
Римо проводил его до аккуратного дощатого домика, окруженного белыми камнями, как все остальное на территории этой базы. Двое часовых из военной полиции, наставив на Римо «пушки» 45-го калибра, потребовали предъявить удостоверение и только потом пропустили его внутрь вслед за Кауфманном. Внутри обнаружился еще один субъект из военной полиции — этот прохлаждался в гостиной. Он тоже потребовал у Римо удостоверение. На втором этаже Кауфманн принялся швырять вещи в чемодан.
— Не подходите ко мне! Один звук — и эти ребята будут здесь.
— И вы хотите бежать несмотря на такую надежную охрану?
— Ага.
— Почему?
— Потому что если они добрались до того бедняги в Оклахоме, значит, они доберутся и до меня.
— Куда же вы направитесь?
— Так я вам и сказал!
— Неужели мне так и не удастся убедить вас остаться?
— Не удастся! — Засунув в чемодан последнюю рубашку и несколько пар носков, Кауфманн надавил на крышку. Замок щелкнул. — И не пытайтесь.
— Вы нужны правительству как свидетель. Почему вы не хотите выслушать меня?
— Даю вам три секунды.
За эти три секунды Римо продемонстрировал чудеса красноречия. Он объяснил, что общество держится на гражданах, которым небезразлична справедливость. Что искоренение деструктивных элементов вроде Поластро приведет к процветанию элементов конструктивных. Наконец, он пролил свет на проблему ответственности гражданина в свободном обществе.
Не удовлетворившись этим, он вдавил упрямцу верхний позвонок в затылочную впадину, отчего Кауфманн сперва подумал, что умирает, ибо перед его меркнущим взором заплясали огоньки, а потом мысленно взмолился о смерти, так как ему показалось, что по всему его телу прошлись крупной наждачной бумагой.
Римо заботливо положил Кауфманна на кровать рядышком с чемоданом.
— Ох! — чуть слышно простонал Кауфманн, дожидаясь, когда отступит боль, чтобы зайтись в душераздирающем вопле.
— Надеюсь, теперь вы поняли, что нужны правительству для более эффективной работы, — рассудительно молвил Римо.
Кауфманн понял. И подтвердил это кивком головы. Кивок получился исключительно искренним: Кауфманн так ревностно продемонстрировал гражданскую сознательность, что лоб его ткнулся в колени, и он даже скатился с кровати на пол.
— Выражаю вам благодарность от имени правительства Соединенных Штатов и американского народа, — сказал Римо.
Сойдя вниз, он приветливо улыбнулся парню из военной полиции. Сверху раздался пронзительный крик. У Кауфманна снова действовали легкие. Ему больно, но это скоро пройдет. Чиун называл примененный Римо прием «опавшим лепестком» и утверждал, что его действие объясняется нарушением соотношения сил жизни и смерти, сосуществующих в человеческом организме. Римо пытался описать этот эффект в западных терминах, и самым близким по смыслу оказалась «дисфункция центральной нервной системы в результате силового воздействия». Разница состояла в том, что, согласно медицинским учебникам, пациенту с подобным диагнозом грозит неминуемая смерть, жертвы же Римо неизменно выживали.
Охранник рванулся на второй этаж. Снаружи двое стражей остановили Римо: ему было ведено не шевелиться, пока не будут устранены всякие сомнения, что непорядок, чем бы он ни был вызван, не имеет отношения к лицам, временно допущенным на территорию гарнизона.
— Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, что вы не сойдете с места, пока мы не разберемся, что произошло наверху, — разъяснил военный полицейский с револьвером.
В окне второго этажа появилась голова стража, охранявшего гостиную.
— Он говорит, что с ним все в порядке, — доложил страж. — И твердит, что всей душой поддерживает конструктивные элементы.
Наблюдавший за этой сценой Чиун прокомментировал увиденное кратко:
— Опавший лепесток.
Трое мальчуганов, один из которых был воооружен пластмассовой бейсбольной битой, влетели во двор и проскользнули мимо Римо.
— Хотите, сыграем, мистер Кауфманн? — крикнул один.
— Нет! — ответил со второго этажа Кауфманн. — Можете взять печенья!
— Простите, что пришлось вас задержать, — извинился военный полицейский с официальной улыбкой, в которой не было ни сожаления, ни раскаяния.
Один из мальчишек подбросил белый мячик и отбил его головой.
На опрятной улочке с подстриженными газонами пахло вкусной едой. Солнечного тепла хватало в тот день не только на расположение части, но и на обе Каролины. Римо спросил, почему Чиун назвал гарнизон смертельной ловушкой.
— На мой взгляд, вероятность выжить составляет здесь пятьдесят на пятьдесят, — сказал Римо.
— Это в процентах?
— Ну да.
— Тогда пятьдесят против девяноста.
— Принято исходить из ста процентов.
— В таком случае, единица против сотни.
— Ты уверен в этом?
— Почти.
— Тогда единица против девяноста девяти.
— Пусть так, — согласился Чиун. — Ставлю девяносто девять против одного, что Кауфманн — не жилец. Недаром инстинкт подсказывает ему, что надо улепетывать.
— Почему ты так думаешь?
— Тебе известно, как погибли те трое? Их, между прочим, тоже тщательно охраняли.
— Нет, не известно. Именно поэтому я и прикинул, что меры безопасности эффективны только наполовину.
— Предположим, у тебя есть миска риса, которая стоит на земле, и кто-то вздумал ее украсть.
— Ну и что?
— Что ты предпримешь?
— Буду стеречь миску.
— Так, хорошо. Как?
— Привяжу рядом собаку.
— А если на следующий день собаку убьют?
— Возведу вокруг миски забор.
— Проходит еще день — и риса как не бывало, хотя забор стоит на месте.
— Придется замаскировать рис. Получится замаскированная миска с рисом, дырявый забор и дохлый пес.
— Следующим утром ты приходишь — а рис опять исчез. Твои действия?
— Очевидно, попробую придумать что-нибудь еще.
— И столь же очевидно, что это твое «что-нибудь еще» не даст никакого результата.
— Вовсе не обязательно, — возразил Римо.
— Обязательно, — отрезал Чиун.
— Откуда ты знаешь?
— Очень просто, — сказал Чиун. — Нельзя защититься от того, что тебе неизвестно.
— А вдруг это «что-нибудь еще» сработает? Знаю, шансов не так уж много, но все же они есть.
— Нет у тебя шансов, — заверил его Чиун. — Удачи как таковой попросту не существует. Существуют только благоприятные условия, которыми люди не умеют пользоваться.
— Тогда как быть со мной? Разве не удача, что я постиг тайны Синанджу?
— Ответ прост, — сказал Чиун, и Римо пожалел, что затронул эту тему. Он заранее знал, что сейчас последует: довольная ухмылка на морщинистом лице Мастера Синанджу. — Мое решение учить тебя, посвятить тебя в тайны Синанджу объясняется очень просто, — сказал Чиун. — С раннего детства я мечтал преодолеть непреложные законы жизни. Но это все равно что пытаться превратить свиное ухо в нечто стоящее или сделать из грязи алмаз. Я уже признался в ошибке: напрасно мой выбор пал на тебя.
— Знаешь что, — взвился Римо, — хватит с меня этой болтовни! Я ничем не хуже прежних Мастеров, исключая, возможно, только тебя. Но если ты считаешь иначе, что ж, вольному воля.