— Слышу стук в дверь, — я молчу. А Голова кликнул меня. Бага в ванную побежал. А я отклыл двель и слазу сказал: «Пойдем к вам, в телевизоле мультик смотлеть». А он: «Что ж ты столько дней не приходишь, Учитал не пускает?» А я ему: «Нет, ботинки совсем полвались», и пока он думал, быстренько: «Но с Вами пойду. А сказку ласкажите? А сгущенка у Вас есть?». «Все есть, все есть, — он сам немного толопился. Только сказал: «Ты двель на замок заклой». А я гломко, чтоб Бага слышал: «Заклывать не буду. У Учитал и Ложи ключей нет».
— Ой, ты мой золотой, мой смышленыш родименький, — женщина по-матерински обняла мальчика, несколько раз поцеловала. — Только говорить надо правильно, как я тебя учила. Не Ложа, а Роза. А ну, скажи «р-р-р». Язык к небу, к небу язык, как трактор — «р-р-р».
— Тлактолов нет — есть только танки, — строго сказал мальчик, возвращая всех в реальность.
— О Боже! — поднялась женщина. — Что ж Роза не возвращается?
— А она к боевикам пошла?
— Ну, да. Тебя дома не нашли и разбежались. Я вроде к своим, к русским, на блокпост, и она вроде к своим. Вы, — на меня впервые, изучающее глянула она, — присмотрите за мальчиком.
Несмотря на свой старческий вид, она довольно быстро двинулась к выходу, и уже была в подъезде, когда мальчик вдруг крикнул:
— Бабушка, не идите. Вновь длуг длуга долго искать будете. Она сама плидет. Вот увидите.
Как-то странно глядя на мальчика, женщина медленно вернулась, села около печи. И в это время в подъезде послышался шорох, звук шагов и появилась рослая женщина — плотная, смуглая, крепкая, лет тридцати.
— Ой, слава Богу, нашелся! — кинулась она к мальчику. Увидев меня, смутилась, и, уже пытаясь приглушить страсть, явно сдерживаясь, слегка обняла его, тоже поцеловала.
— Прости, — на чеченском прошептала она, — больше тебя одного не оставим. Вот что мы с бабушкой тебе принесли, — она достала из кармана несколько конфет.
— А мне Голова много кушать дал, — в присутствии обоих женщин значительно веселее, даже капризнее стал голос мальчика. — Там даже сгущенка есть!
— Ты наш кормилец! Наш золотой! — теперь обе женщины завозились вокруг мальчика.
Потом началась житейская суета. Пожилая вновь завозилась возле печи. Роза взяла маленький топорик, засобиралась на улицу, по дрова.
— Может я пойду, — впервые подал и я свой голос.
— Нет-нет, вы чужой, да и не разберетесь, — остановили мой порыв обе женщины.
Дрова были сырые, разгорались плохо, дымились, шипели, разгоревшись, с озорством трещали, вторя хилому свисту закипающего чайника. Судя по репликам мальчика, ужин в этот вечер был праздничным, щедрым; как-никак дары капитана, да гость был — так что все запасы на перекошенный стол — хлеб, масло, сгущенка, лук, и как десерт, чай с конфетами. И во время еды, и после, когда купали мальчика, а потом переодевали в пижаму и укладывали спать, мне все казалось (если отвлечься от мрачности жилища и нужды), что женщины-рабыни обихаживают царского сына, если не потомка какого-то божества.
— А вы что не ложитесь? — заявил мальчик, кутаясь в единственное шерстяное одеяло.
Да, наступил самый неловкий момент — где и как спать?
— Дядя ляжет на диван, а вы ко мне на кровать, быстрее, пока тихо, сказку надо начать, — распорядился мальчик. Так и поступили. Укрывшись своим пальто, свернувшись калачиком, я уткнулся носом в пролежность древнего кожаного дивана, вобравшего в себя запахи и вонь не одной судьбы. А женщины еще недолго повозились по хозяйству, потушили керосинку, наложили в печь дров, и по ветхому скрипу кровати я понял, что они тоже легли.
— Ой, как тепло и тихо, — мальчик первым нарушил молчание.
— Может, сегодня стрелять не будут, — голос бабушки.
— Небось, тоже ужинают, водку жрут, — встряла Роза, — а потом как обычно.
— Пора б угомониться, — это бабушка. — Сколько ж можно стрелять? И откуда у них столько патронов?!
— Пока тихо — сказку начнем, — вновь басок мальчика. — Я засну, и, может, мама с папой ко мне сегодня прилетят. Кто первый начнет?
— Роза, начинай, — попросила бабушка.
— Нет, лучше вы.
— А может дядя расскажет? — оживился голос мальчика.
— Нет-нет, — спасла меня бабушка, — он не знает нашей сказки, и уже, наверное, спит.
— Спать без сказки нельзя, — постановил мальчик, и чуть погодя: — давайте я начну.
Глубоко вздыхая, он стал рассказывать, и даже голос у него изменился, приобрел какую-то еле уловимую заманчивую интонацию.
— Ты перескочил, — вдруг прервала его бабушка.
— Да, — поддержала Роза.
— Так мы сегодня с Багой и Головой уже многое пережили.
— Что ж вы так поступили? — озадачилась бабушка.
— А у этих военных всегда все неладно, — недовольно сказала Роза.
— Да, плохие у них сказки, — продолжил мальчик. — Но жизнь у них тоже не сладкая, хоть и сгущенку едят.
— Говорю же, не общайся с этими. И что они к тебе повадились?!
— Больше одного не оставим. В крайнем случае с собой будем брать.
— Как «с собой»? — удивился мальчик. — А вдруг мои мама с папой придут? А они велели мне здесь их ждать.
Наступила могильная тишина, и чуть позже тоскливый голос бабушки:
— Роза, продолжи сказку.
Еще прошло некоторое время, прежде чем она начала говорить. И начала она вяло, тягуче, так что мальчик не выдержал, перебивая ее, сам продолжил. А потом они заговорили все, будто бы соревнуясь и заглушая друг друга в споре, предлагая разные варианты и все более и более возбуждаясь, с шепота со страстью переходя на крик.
Я все это слышал, и ничего не мог понять, ничего не мог запомнить, и мне даже показалось: может, от ужаса войны они все разом умом тронулись. И эта мысль все больше и больше овладевала мной, навевая жуть, пока после продолжительных разногласий не стала превалировать сюжетная линия бабушки. И тогда я ощутил некоторую канву, даже понял роль и имена некоторых персонажей, и незаметно сам так поддался интриге сказки, так вслушался, затаив дыхание, что когда бабушка замолчала, я чуть не выдал: «а дальше что?» Но меня опередил шепот Розы:
— Заснул.
Я услышал как заскрипела кровать.
— Вот так ему будет свободнее, — возились они.
Потом застыли, но по их учащенному дыханию я чувствовал, что обе женщины не спали, и будто отгадывая мою мысль, Роза сказала:
— А правильно ли мы повели сюжет? Поймет ли он нас?
— С одной стороны, дети нас не часто понимают, да и как нашу жестокость понять. А с другой, наш мальчик уже столько повидал.
— Да-а, — с тяжелым вздохом. — И не простой он ребенок.
— Не простой. Поболее нас понимает, да понять не может.
После этого они долго молчали, и вновь заговорила Роза:
— Анастасия Тихоновна, как вы думаете, завтра зарплату дадут?
— Не дадут, снова в долг возьмем. Ему обувку, да все купить надо. И елку достать, как обещали, на Новый год.
Больше ни слова не сказали, и не знаю, заснули они или нет. А я хоть и был чертовски разбит, но заснуть никак не мог, ведь это здесь давно ночь и вроде тишина, а для меня, москвича, девять-десять часов вечера — самый разгар жизни.
Наверное, еще час я лежал, боясь шевельнуться, и уже, наконец-то успокоившись, стал забываться во сне, как прямо под нами, видимо, из подворотни раздался сухой щелчок. И не то чтобы выстрел, а вроде пугача или образнее — старого пистолета. На этот «пустобрех» никто не ответил, никто не поддержал. Тогда, минут через пять-десять раздались три щелчка и задорный воинственный религиозный клич.
На эту провокацию ответили, и не просто так, а всей силой стрелкового оружия, что имелось в арсенале блок-поста.
— Опять стлеляют, — недовольный голос мальчика, — опять никто не прилетит.
— Спи, спи, все будет хорошо. Это не в нас, — старчески-блеклым шепотом.
Вскоре стрельба прекратилась, да, оказалось, ненадолго.
Вновь под окном возглас, вновь этот ржавый выстрел и оглушительный ответ. И эта стрельба продолжалась до тех пор, пока ее не стал заглушать мощнейший рокот артиллерии, будто сошлись под Грозным две великие армады.