Помню своего замусоленного, матерчатого с шерстяным покрытием беленького зайца (назывался Яшей). И конечно, знаменитого «Мишку-блокадника». Бывший плюшевый зверь перешел ко мне от мамы, а маме он был подарен в 1939 году. Пережил действительно блокаду, облез до тканевой основы, оторванное полукруглое ушко пришили зеленой ниткой, Мишка выцвел, потерял глаз – замененный пуговицей. Я иголкой делала ему какие-то «прививки», однажды игла унырнула в Мишкино довольно твердое тельце, и было не достать, так он и продолжал жить, как раненый с осколком – с иголкой внутри.
Мишка-блокадник после меня перешел к сыну Севе, потом к сыну Коле; в конце девяностых я вдруг глянула на него, сидящего средь новых мягких зверей, и поразилась: у него было усталое, печальное выражение лица, как у много пережившего человека.
Четырех детей поднял наш медведь, можно сказать! А бомбежки, а карточки! Ветеран труда, ей-богу. Планирую посадить его как-нибудь на почетное место, особую этажерку, что ли, выделить – заслужил зверь.
Начитавшись Андерсена, я решила, что ночью игрушки оживают и разговаривают. Пыталась не спать и подглядеть, как и о чем Мишка говорит с Яшкой. Не вышло.
Мишка, конечно, был сделан перед войной по каким-то прежним, дореволюционным лекалам, несоветский у него был вид. Лапы, к примеру, двигались – у советского игрушечного зверья лапы уже не двигались, намертво приваренные к тушке. Весь он был соразмерный, с небольшой головой и без четких ориентиров на реальность (такой немедведный медведь).
Куклы же наши были так страшны, что мне их покупали редко. Одну все-таки помню, она говорила «мама» при определенном нажатии с одновременным укладыванием, но делала это хриплым, пропитым басом и недолго.
Несколько лучше дела обстояли с «викторинами» – это были познавательные игры, где при выборе правильного ответа нужно было прикладывать проводок со штырьком к специальной заклепке на картинке, и загорался зеленый (правильно!) или красный (неправильно!) огонек.
Наибольшую привязанность я питала к диафильмам, пока не сумела самостоятельно выбраться в кино. «Диафильмы», то есть маленькие фильмы, продавались в маленьких железных контейнерах, размером чуть толще катушки с нитками, а высотой такие же, вместе с проектором. Проецировались диафильмы куда угодно – хоть на подушку, кадры с изображением и текстом менялись путем вращения ручки проектора. Кадры брались из мультфильмов и детских картин – «Зайка-зазнайка», «Марья-искусница», «Волк и лиса»…
Во что же мы еще играли в докомпьютерную эру?
«Бумажные модели». Мы рисовали силуэты воображаемых красоток, вырезали их из картона и затем «шили» им платья выдуманных фасонов. Платья раскрашивались и вырезались из мягкой бумаги, причем предусматривались маленькие прямоугольные фестончики-загибы (чтоб платья держались на картонной фигурке) на плечах и по бокам. Платья все были сплошь старомодные, с пышными юбками, хранились в специальной коробке. Если объявлялся бал (то есть на станции Каннельярви шел обложной дождь), наши с Веркой модели объединялись для светских разговоров.
Прообраз гламура? Видимо, в некотором роде. Только мы не копировали наши платья, а честно изобретали.
«Карты». Играли в подкидного, переводного, круглого дурака, в девятку и в кинга. Реже в очко. Новые игры как-то не приживались – мы освоили, скажем, «храп» и «лямс», но в обойму они не вошли. Зато тупая «пьяница» осталась прочно – на самые дождливые дни, наверное. Эта игра на двоих, и состоит она в том, что колода раздается поровну, а дальше игроки выкладывают верхние карты – у кого достоинство больше, тот загребает выигрыш под низ. И опять выкладываются две верхние карты и так далее.
Если выпадают две карты одного достоинства, это «спор», тогда поверх спорящих карт кладутся еще по две – одна закрытая, рисунком вниз, другая открытая. Никакого ума, никакой сноровки не нужно – игра ведется на чистый фарт. Когда карты высшего достоинства раздаются примерно поровну (у тебя два туза и у противника два и т. д.), игра рискует затянуться надолго. Но всякий туз может уйти из-за «спора», как и любое могущество в принципе, тогда ты постепенно лишаешься своих карт, а противник жизнерадостно констатирует, что ты де «пропил, все пропил».
Остроты насчет «пропивания» – самое занятное (кроме рокового «спора») в этой игре, так что каждый тут стремится отличиться. Ужас! Пропиваюсь! В кабаке все пожитки! А вот моя десяточка, умница, восьмерочку взяла, так я еще поживу… поживу… а! спор! А у меня карт больше нет. А если на руках у тебя карт нет, а на столе «спор», значит, ты имеешь право для разрешения «спора» тянуть из колоды противника любую карту. С узаконенным возгласом: «Дай допить!»