– Уй-ты! Жуков приехал!
– Где?
– Да вон, вон! У подъезда!
Жуков был в обыкновенном пальто. Стоял и разговаривал с каким-то человеком в генеральской шинели. А может быть, и в маршальской.
Мы тут же сели на велики и стали кататься вокруг. Доезжали до него, делали разворот, отъезжали и возвращались снова. А сами смотрели на него во все глаза.
Потом он ушел. Мы снова сели на лавочку.
– А почему он в штатском? – спросил я.
– Ты что, не знаешь? – ответил мне кто-то из ребят. – Его Хрущ из армии выгнал! – и шепотом: – Хрущ его забоялся.
Однажды пришел точильщик в наше парадное. То есть оно было «черное», а не парадное, я уже говорил. Лестница без лифта, куда выходили двери кухонь маршальско-министерских квартир.
Домработницы притащили ножи. Я стоял и смотрел на искры, снопом бегущие из-под лезвия, которое звенело, касаясь вертящегося круглого камня.
Домработница тети Кати Фурцевой куда-то задевалась. Точильщик был хромой. Он попросил меня отнести ножи на четвертый этаж. Сказал цену – девять рублей. Я взбежал наверх, постучал. Открыла сама тетя Катя, в красивом домашнем платье. Она улыбнулась и дала мне десятку. Я побежал вниз и отдал деньги точильщику. Он дал мне рубль сдачи.
Я помчался назад, затарабанил в дверь и протянул тете Кате рубль:
– Вот сдача!
Она сказала:
– Ну, что ты, мальчик! Возьми рублик себе!
– Зачем? – растерянно спросил я.
– Ну… – задумалась тетя Катя. – Ну, положи в копилочку.
Именно так она сказала. И закрыла дверь.
У меня не было копилочки. Я пошел вниз, размахивая рублем. Потому что тогда бумажный рубль был размером с небольшую салфетку. Особенно по сравнению с шестилетним мальчиком, то есть со мной.
У дверей нашей квартиры я наткнулся на маму. Она спросила, откуда у меня рубль. Я рассказал. Она забрала у меня рубль, крепко схватила за руку и поволокла наверх. Она постучала, дверь открылась, мама сунула рубль тете Кате Фурцевой и сказала что-то вроде того, что мы не нуждаемся в подачках.
Тетя Катя взяла рубль и что-то сказала вроде того, что не хотела обидеть.
Мама повернулась и пошагала вниз.
Я понял, что произошло что-то очень важное. Мы этот случай никогда не вспоминали. Даже папе не рассказали. Все было ясно. И очень полезно.
За доброе дело рублик не дают и не берут.
Надо сказать, что ребята из верхних квартир никогда не называли нас обидными словами. Типа – «дворники».
А мы иногда называли их «принцами». Случалось. Например, когда наглаженный-наряженный-надушенный с бантиком на кружевной рубашечке и в круглоносых лаковых ботиночках восьмилетний внучек усаживался в дедушкин «ЗИС» в сопровождении дедушкиного адъютанта в чине майора. Он ехал в Детский театр, хотя туда пешего ходу было десять минут.
Один раз такой мальчик садился в машину – с саблей! С огромной парадной дедушкиной саблей на перевязи. А саблю сзади поддерживал опять же адъютант.
Наверное, ехал в гости и выпросил саблю.
Вот тогда мы могли присвистнуть: «При-и-инц!»
Ну или иногда в споре: «А ты откуда знаешь, принц?» Ну и все. Но они нас, повторяю, дворниками не обзывали. Мы сами знали, что мы дворники. А принцы, наверное, знали, что мы это про себя знаем.
Потом мы переехали в новую хорошую квартиру, на улицу Каретный Ряд. Там двор был совсем неинтересный. Пустой земляной квадрат, потому что дом был только что построен.
А потом там стали строить подземный гараж. То есть вообще никакого двора не стало, одна стройка.
Зато совсем рядом был сад «Эрмитаж», мы туда бегали играть.
Но вот что интересно.
В углу нашего двора стояли несколько совсем старых деревянных домов, с ужасными коммунальными квартирами. Там тоже жили мальчишки – и они нас громко обзывали «принцами» и больно били. Пока мы не стали по двое или по трое их ловить и тоже бить.
Это, конечно, неприятно. Но это было.
Я пошел в школу в 1958 году. В школу тогда брали с семи лет, а я родился в 1950-м, так что по всем правилам должен был пойти в 1957-м. Но меня не взяли, потому что я родился в декабре, и трех с половиной месяцев недотягивал.
Тогда были очень строгие правила.
А директриса школы была, наоборот, слишком добрая. Мама привела меня в школу, прямо в директорский кабинет и стала уговаривать директрису: «Возьмите его, он очень способный мальчик, он умеет читать с четырех лет», – и все такое. А я сидел на большом диване. Пока они разговаривали, я положил голову на прохладный кожаный валик и заснул.
Директриса говорит: «Куда ему в школу! Пусть еще годик побегает на воле».