Директорша оторопела, когда, измученные блеванием, зелено-желтые, в облаке спиртного, будущие родители ввалились в Дом ребенка.
Я объяснила, в чем дело, и она поверила сразу:
– А разве вас не предупредили…
– Предупредили, но у них с собой фильтр, даже из лужи пить можно.
– Из лужи, может, и можно, а у нас из крана нельзя.
Я не помню, как прошел этот день. Мы переезжали из горздрава в райздрав, из отдела опеки в нотариальную контору, и везде КР тихо, но жестко называл суммы.
К концу дня итог стал значительным, но Даг поворачивался спиной и покорно лез в карман нательного пояса.
Они все время рвались к Степе и спрашивали, когда мы уедем вместе с ним в Москву. КР отвечал уклончиво, а директорша стала отводить глаза. И тогда ледяное предчувствие ошеломило меня: «Они не отдадут Степу, пока не выкачают все». Я оказалась права, утром следующего дня Степу не показали, объяснили, что повезли его на какую-то медкомиссию.
– Но ведь вы сказали, что он здоров?!
Я хорохорилась, но понимала, что мы беспомощны: ведь в деле участвовала жена губернатора, и она, судя по всему, вошла во вкус. Да и все вошли во вкус!
Я бросила пробный камень и спросила КР, на какое число брать билеты на самолет. Ответ был уклончивым. Даг, который напряженно переводил взгляд с одного говорящего на другого, спросил:
– Во сколько же его повезли, сейчас только восемь.
– А в шесть, – не запнувшись, солгала директорша.
– Такого крошку разбудили в шесть, для чего, если вы не можете сказать, когда мы улетаем? Чего они хотят еще?
Я не решилась произнести понятное всем слово «мани», но я произнесла его вечером в убогой норе за восемьдесят долларов в сутки.
– Вот чего они хотят.
– Но мы уже дали довольно много. И я приехал усыновить ребенка, а не покупать.
– Простите меня.
– Ты здесь ни при чем. Хорошо, я куплю этому скользкому типу машину. Пусть он все уладит.
– У нас нельзя купить машину (шел девяносто пятый год).
– Что же делать, – сказала Джудит и заплакала. – Я его уже люблю.
Я сидела на кухне, пила чай и думала, а они, стоя на коленях, молились в соседней комнате.
И я придумала! Но не скажу что, потому что это был шантаж чистой воды. Но все-таки КР сумел выжать еще десять тысяч долларов на «мелкие расходы» (привет губернаторше).
(В девяносто пятом на сто долларов в Москве можно было скромно прожить месяц, а уж в Энске, наверное, и поболе.)
– Вам большой привет от Неонилы Маврикиевны, – сказал в аэропорту КР. – Она всегда будет рада видеть вас здесь у нас.
Читай: вези еще.
«Нет уж, спасибо, с меня достаточно», – хотелось сказать, глядя в его маслянистые глаза под маслянистыми бровями. Но не смогла. Слабачка.
Летели мы, заняв целый ряд. Степа, который, кроме лужи и Дома ребенка, не видел ничего в жизни, вел себя с удивительным достоинством. Сначала я подумала, что это своеобразный вид шока, но когда Джудит, не спускавшая его с рук ни на секунду, дала ему книжку с картинками, он взял и все три часа полета спокойно рассматривал картинки. Мы только переглядывались удивленно и восхищенно.
Никогда не забыть первый ужин Степана на нашей даче.
Оказалось, Джудит привезла огромное количество баночек с детскими деликатесами.
Она принялась тревожно расспрашивать меня о каждой баночке на предмет угрозы аллергии. Этот бестолковый диалог (я-то ведь не знала ничего об американских продуктах) был прерван заявлением милейшей Екатерины Ильиничны. Екатерина Ильинична выручала меня в сложных хозяйственных ситуациях и в тот раз пришла перед нашим приездом и приготовила ужин. Обычный наш советский ужин: котлеты с пюре – правда, я любила льстить ей, говоря, что ее пюре полагается есть на десерт, что было чистейшей правдой.
Так вот Катерина Ильинична крикнула из кухни: «Да бросьте вы дурака валять с вашими баночками, сейчас принесу борщ, котлеты и пюре, и вы увидите, как он будет уминать это все».
Мы увидели.
Даг, с глазами, полными слез, ушел в соседнюю комнату, Джудит закрыла лицо ладонями, мы с Катериной Ильиничной опустили головы, а малыш ничего этого не видел, не замечал. Он был поглощен собиранием крошек вокруг тарелки: слюнявил пальчик, аккуратно прилеплял к нему крошку и отправлял в рот.
Видно, таков был ритуал в его прошлом полуголодном существовании.
Поначалу он был зажат и льнул ко мне, да и как иначе, – ведь новые родители говорили ему непонятные слова. Но более меня он полюбил Екатерину Ильиничну, которая оставалась с ним, пока мы в Москве оформляли документы.
Она кормила его манной кашей, пюре, сажала на горшок и бесконечно монотонно пела, пока он сидел с задумчивым видом: «Мишка косолапый по лесу идет, шишки собирает, песенки поет».