Троун была права: Милена ее ненавидела. И даже сама не догадывалась, что ненавидит в такой степени.
Та буквально застыла. Но оправилась достаточно быстро и захихикала. И, сдернув у Милены с кровати покрывало, сунула его в кастрюлю с розовой от курятины водой.
— Ах ты тварь! — вырвалось у Милены. Вскочив, она выдернула мокрое, в пятнах покрывало из кастрюли.
Злость придала ей красноречия.
— Все, ты уволена, раз и навсегда! Пошла прочь! Про постановку забудь.
— Ничего, главное, чтобы ты про меня не забыла, — с напускной игривостью пропела Троун. — Так что являться я к тебе буду до тех самых пор, пока своего не добьюсь.
В таких обстоятельствах, видимо, и совершаются убийства.
— Да сколько угодно. Посмотрим, чего ты добьешься. Ничего ты, радость моя, из меня не вытянешь. Ничего и никогда. Ты права: я действительно тебя ненавижу.
— О! — Троун скривилась, как зловредная кукла. — Значит, я уже выиграла.
— Выиграла, выиграла, — в тон ей протянула Милена. — Возьми с полки пирожок.
Троун, развязно хохоча, кинулась на кровать Милены: дескать, что хочу, то и делаю.
«Нет, да я ее в самом деле убью, — мелькнула у Милены мысль. — Проще простого: взять вот сейчас кухонный нож и зарезать, а труп завернуть в изгаженное покрывало и пойти вышвырнуть в реку. Это, что ли, у тебя и называется победой?»
Милене сделалось тошно, в буквальном смысле.
«Я хочу уйти, прочь от всего этого». Хотелось закрыть лицо руками, хотелось расплакаться — но только не перед ней, не перед Троун. Вот она, с напускным безразличием взирает с постели, ждет. Троун угадывала мысли Милены. Было видно, что она лежит и дожидается — неужто и впрямь на что-то надеясь? Ей так и хочется, чтобы она, Милена, схватилась за нож. Тогда она завопит, станет звать на помощь, и тем самым меня уничтожит. Или же даст себя прикончить и этим прикончит меня. Мне нужен замок. Сколько можно терпеть, что в комнату суются все кому не лень! Нужен замок и еще чтобы этой особе сделали Считывание и закачали ей вирусов под завязку.
— Мы обе сошли с ума, — подала голос Троун. — Нам бы вдвоем, взявшись за руки, пойти в Зал Считывания, — чуть ли не с мольбой, совершенно искренне сказала она. — Если нам этого не сделать, то, я чувствую, произойдет что-то ужасное. Не знаю что, но непременно произойдет. Я знаю лишь, что не могу позволить тебе так со мной обойтись. На это у меня ума хватает. Думаю, мне придется тебя уничтожить. Я становлюсь просто одержимой, Милена. Я не могу остановиться.
Это звучало вполне правдиво. Вместе с тем Милена чувствовала в себе несгибаемую твердость.
— Тебе меня не напугать, Троун. Кроме как по пустякам, досадить ты мне ничем не можешь. Карьера? Я ей особо не дорожу. Эта комната? Да и комнатой тоже. Тебе невдомек, чем я дышу.
И Милена, повернувшись, вышла. Очень даже просто: повернулась и ушла. Троун, безусловно, учинит какую-нибудь пакость. Отпорет у блузок рукава, повыдергает из горшка цветы. Что еще? Подожжет? Что ж, браво, Троун, валяй, спали все здание. Это, безусловно, повысит твои шансы на участие в постановке.
«Меня посылают в космос, Троун. Я буду там, где тебе со мной ничего не сделать. В космосе, три или четыре месяца. Уж туда-то тебе не дотянуться: руки коротки. А здесь ты никому не будешь нужна».
Но уже когда Милена спускалась с лестницы, ноги и мозг у нее стали словно наливаться свинцом. Мир проступал как сквозь дремотную дымку. Эта свинцовость была хорошо знакома Милене Вспоминающей.
«Когда это началось? Как я позволила, чтобы это все случилось? — терялась она в догадках. — Троун, мы уничтожили друг друга. Неуязвимых людей не бывает. Не бывает абсолютного иммунитета».
И МИЛЕНА ВСПОМНИЛА, как она шла, напевая тусклым голоском:
На пронзительно-синем небе не было ни облачка, а откуда-то, как будто из-за горизонта, доносилась песня. Улицы и дворы были безлюдны: стоял тот заунывный послеполуденный зной, от которого все стремятся укрыться в тень и там по возможности вздремнуть. То лето выдалось на редкость погожим, дождя не было неделями. В воздухе начинало попахивать застоялой мочой.
Какая-то обшарпанная будка с облупившимися бирюзовыми ставнями. Под навесом в тени притулилось семейство. Мамаша в соломенной шляпе и ее наследник курили трубки. Мать, сидя на корточках, слегка покачивалась и бездумно мычала какую-то песню без начала и конца. Чумазые дети лежали голышом на одеялах.