«Это твой собственный голос, Милена. Твой собственный разум твердит тебе, как надо поступить. Он велит: ступай в Зверинец и скажи всем, что тебе для постановки “Комедии” нужна Троун».
«Что теперь? — металась Милена. — Какую новую игру она затеяла?»
«До октября, — в отчаянии думала она. — Мне надо лишь продержаться до октября. А там меня сделают Терминалом и Консенсус увидит, в чем дело, и тогда…»
И тут Милена поняла, в чем суть этой игры. А поняв, со стоном закрыла лицо руками.
— Вы не поверите, но у меня когда-то была гладкая кожа и приятный цвет лица, — говорила мисс Уилл, поглаживая свои разбухшие от кишащих червей щеки. У червей противно шевелились ножки, как у личинок.
— Прошу прощения, мисс Уилл, но боюсь, что я неважно себя чувствую, — выговорила Милена.
Все предельно просто. Троун ни разу не упомянула, что она насылает голограммы. Говорила лишь, что Милена производит образы сама, из-за угрызений совести.
— Вы о болезнях? И не говорите, — солидарно откликнулась мисс Уилл. — Это с моей-то спиной, с моими почками! А доктора только и твердят, что все это у меня от воображения.
«Когда я сделаюсь Терминалом, Консенсусу станет известно только то, что некая особа, ни разу не проходившая Считывания, видит всякие бредовые галлюцинации и считает, что кто-то, к кому она испытывает неприязнь, насылает этот бред на нее.
При этом Консенсус сделает единственный возможный вывод: эта особа — сумасшедшая».
— Я предупреждала: сильный свет до добра не доводит, — резонно заметила мисс Уилл.
ТРИДЦАТИПЯТИЛЕТНИЙ СТАРИК-ЛОДОЧНИК доставил их на плавучий рынок, примерно в пяти километрах от дымов похоронного Братства.
Как и там, здесь, на рынке, стоял такой же бесформенный песенный гвалт, только радостный. Люди воспевали горки лука в своих челноках и крепкие свежайшие лотосы. Пели о мягких как пух камышовых одеялах, и о натертой имбирем рыбе, и о лягушачьих лапках в чесноке. Вместо черного дыма здесь царили аппетитное шипенье жаровен и буйство манящих запахов еды со специями.
— Останови-ка здесь, малый, — скомандовала мисс Уилл.
Лодочник, ухватившись за столбик швартовки, послушно подтянул лодку к барже, торгующей фруктами. С ее борта на них с широкой улыбкой смотрела девушка лет шестнадцати, в пестрящей яркими цветами и узорами рубашке. В волосах у нее красовалась водяная лилия.
«Эх, мне бы твою радость и беспечность», — с тайной завистью подумала Милена.
Мисс Уилл теперь сетовала на отсутствие бананов.
— Так они в основном растут на континенте, — объясняла девушка. — А там нынче все на корню посохло.
— Ну так выращивайте их здесь! — воскликнула мисс Уилл, с недовольным видом выбирая водные каштаны. Мисс Уилл держала при себе резиновые кошелки, скользкие на ощупь. Милена моргала: ей что-то, похоже, попало в глаз.
После того как кошелка была наполнена, мисс Уилл молча протянула ее Милене: «На, неси».
«Как все же скучно быть тобой, — с неожиданным сочувствием подумала Милена о мисс Уилл. — Тебе так трудно быть счастливой, ничего не в радость». Она взяла кошелку — сначала одну, затем и другую. Попавшая в глаз соринка раздражала все сильнее.
— Ох, — спохватилась мисс Уилл. — Я, оказывается, к тому же и деньги забыла. Вы не можете за это заплатить?
Вот и сочувствуй ей после этого. Милена взялась искать кошелек. От слез лицо мисс Уилл расплывалось перед глазами бесформенным пятном.
— Вы не подержите минуту кошелки? — спросила она. — Мне надо деньги достать.
— Почему я должна их держать? — строптиво удивилась мисс Уилл.
— Тогда я просто не смогу достать деньги, — сказала Милена со слегка раздраженным смешком, усиленно мигая, пытаясь сморгнуть соринку. Солнечный свет играл на воде нестерпимо резкими бликами.
Мисс Уилл неохотно приняла кошелки, и Милена достала кошелек.
И тут блики света с водной поверхности словно прыгнули на поверхность ее глаз.
И, сфокусировавшись, полыхнули ослепительными сполохами.
— Ой-й-й! — взвыла Милена.
Свет стал еще ярче, рассыпавшись колкими буравчиками, вонзающимися прямо в глазные яблоки. Милена с воплем замотала головой; свет червячками скользнул следом, повторяя ее движения. Ощущение было такое, будто солнечную плазму пересадили ей прямо на сетчатку. Глазные яблоки словно раскалились.
Милена с воплем выронила раскрытый кошелек, монеты из которого, судя по звуку, по носу лодки стали скатываться за борт.
«Смотрите, смотрите, что делается с женщиной!» — раздавались вокруг голоса. Что было в тот момент, Милена толком не помнила — скорее всего, скулила, как ошпаренная собака, беспомощно зажав мокрые от слез глаза пальцами. Наступила темнота, облегчение. Беспомощно рыдая, Милена чувствовала отступающую боль, радужкой различая текучие пурпурные узоры.