«Так что “Комедию” мы все проиграли. Питерпол в ней не спел. Майк ходит беременный, так что Пузырем заправляет теперь кто-то другой. А я умираю. И кто-то другой, а не Милена Шибуш, ежевечерне заполняет небо фантастическими образами. И не чувствуется во всем этом дыхания живого спектакля. Все идет в записи. Причем только первые две книги: у нас хватило времени сделать лишь первые две книги. А первые две книги — это еще далеко не “Комедия”: они заканчиваются лишь “Чистилищем”. Да еще и, — тут Милена улыбнулась, — многие, кто смотрел, говорят, что видеть все это без перерыва каждый вечер — сущий ад».
Устроившись поудобнее, Милена взяла за руку сидящего рядом Майка. Было так приятно просто сидеть и ощущать на лице солнце. Родопсиновую кожу от этого чуть покалывало. Чувствовалось, как желтизной отливают бамбуковые ручки складного стула; и теплое зеленое отражение травы, и оранжевое, неожиданно резкое вкрапление спортплощадки. «Мы можем почти видеть своей кожей, — подумала она, не открывая глаз. — Я, можно сказать, руками чувствую, как плывут облака в вышине».
Стало слышно, как запел маленький Берри. Причем песня была далеко не бессмысленной. Голосок как у херувима, немного не от мира сего. Голос ребенка, выводящий сложную и красивую мелодию — совершенно без фальши, с выверенной интонацией. Причем детски слащавой невинности в нем не чувствовалось. Это был лишающий спокойствия голос сложившегося человеческого существа. Вместе с тем песня была не совсем обычной, странноватой, — как будто бы об этом самом дне, о деревьях, о тугом стуке теннисных мячей о струны ракеток, о солнечном свете. И еще было в ней что-то настороженное, какое-то смутное желание защитить. Казалось бы, что собиралась защищать такая кроха? Возможно, маленький Берри знал, что Певуны — не такие, как все. Но ведь к ним уже все относятся нормально; ну, почти нормально. И тут Берри петь перестал. Открыв глаза, Милена увидела, что малыш сейчас смотрит на нее; смотрит прямо в лицо — цепко, не отрывая глаз.
«Я его пугаю», — подумала Милена.
Ребенок стоял с широко открытыми глазами, поджав губы. Похоже, он собирался заплакать. Милена хотела было сказать Принцессе: «Берри чем-то обеспокоен», но решила сама выяснить, чем именно. Она попробовала его считать. Обычно малыши не считываются. То ли их мысли слишком сумбурны, то ли они слишком сильно отличаются от взрослых, отчего Считывание теряет смысл. Милена лишь смутно сознавала, что сейчас чувствует Берри. Малыш представлял собой сплошной клубок из песен. Песни эти были секретом; при взрослых он их не пел. Они были о его мире, а мир — словно неким яйцом, которое он вынашивал. Он старался поддерживать в нем тепло. Это был хрупкий, уязвимый мир, оберегаемый тайной от всех песней. Теперь наступил черед Милены смутиться.
«Он пытается защитить этот мир от нас. Что ж, у детей всегда бывают свои секреты». Милена попыталась мысленно отстраниться. Внезапно ее охватила усталость. «Мне надо бороться со своей болезнью. А у малыша свои сражения, которые ему и выигрывать». Правда, из песни можно было понять, что это, возможно, не только его битва.
Милена погрузилась в дремоту или, по крайней мере, в состояние близкое к ней, настолько, что друзья сочли ее спящей и могли теперь разговаривать без стеснения. Говорили они полушепотом. Берри было велено прекратить петь, чтобы не будить тетю Милену. И он теперь пел про себя, и его песня все равно доносилась до нее сквозь сон.
Через какое-то время Милена проснулась, чувствуя сильную жажду. Она дышала ртом, а от глаз куда-то в мозг шлейфом тянулась тупая боль.
«Только не говорите, что я больна, — заклинала она мысленно. — Не заставляйте меня чувствовать себя недужной. Дайте мне испить этот день до дна. Ну пожалуйста. Я не хочу, чтобы меня понесли назад, не хочу, чтобы меня рвало, не хочу боли. Не сегодня. Пусть завтра. Завтра небо будет серым и мы не будем, как сейчас, вместе».
— Милена, с тобой все в порядке? — приподнявшись на стуле, участливо спросил Майк.
— Да, — отозвалась она. Притворяться спящей не было смысла.
Она открыла глаза. Они были полны чистой, липковатой влаги, преломляющей свет в искристые радуги. Безымянные формы света, пляшущие радужными зигзагами и взвихрениями, подобно взмахам крыльев.
Открыв глаза, она очутилась в ином мире.
«Я знаю его! Знаю это место! — словно выкрикнула Милена Вспоминающая. — Я знаю, что это: это Сейчас! Я знаю, где я!»