— Смешные медвежата транжирят все деньжата, — приговаривала Ролфа нараспев, сортируя монеты. У Милены же от ощущения неотвязной опасности невольно сжались губы. «Все, он нас запомнил», — подумала она. С рынка ушли, когда небо уже подернулось призрачной предрассветной серостью, а звонкое цоканье лошадиных копыт возвестило, что город постепенно просыпается. Метельщики в одинаковых синих фартуках, попадаясь навстречу, учтиво кивали.
Так у них возник новый уклад. Ролфа отправлялась на рынок еще затемно — это было ее время выхода. Милена поднималась вместе с ней и при свете одинокой свечки на полу помогала ей побриться в душе. Затем она возвращалась в постель и нежилась в уютном тепле — это было ее время. Когда небо светлело, она вставала окончательно, прибиралась и занималась плиткой, вычищая весь тот бардак, что успевала устроить Ролфа за время своей предутренней жарки.
— Я-то думала, ты купишь свежий бачок денатурата, — сказала она как-то по возвращении Ролфы. — А то этот ты израсходовала полностью.
— Выходит, горелка у нас не будет работать? — обеспокоилась Ролфа. — А я-то нынче на завтрак нам кое-что особенное прикупила.
— Что именно? — спросила Милена без особого интереса. — Тюленя?
— Нет, пингвина! — И Ролфа торжественно протянула тушку птицы, все еще в перьях и с кожистыми лапами. Хорошо, что он хоть не трепыхался.
— Ну что ж, надеюсь, у тебя получится съесть его сырым.
— Сырым не сырым, а в салат, думаю, вполне пойдет, — заметила Ролфа с непререкаемым видом.
Помимо этого, она купила также персиков и каких-то водорослей, так что в то утро у них (а если точнее, у Ролфы) на завтрак был персико-пингвино-водорослевый салат. Милена ограничилась персиком и смотрела, как Ролфа с аппетитом перегрызает пингвиньи сухожилия толщиной с мизинец. В умывальнике полно было пуха и перьев.
— Пух! — торжественно сказала Милена, словно производя Ролфу в рыцари.
ПОСЛЕ ЗАВТРАКА МИЛЕНА обычно уходила, оставляя Ролфу за чтением. У лестницы перед Раковиной ее уже дожидались все участники труппы. Вместе с ними — и под защитной завесой их мыслей — Милена уходила на репетицию в Зверинец.
За это время Милена многое узнала о своих товарищах. Ей открылось, что Бирон влюблен в Принцессу и хочет быть отцом, а так как Принцесса вынашивать ребенка не хочет, Бирон сам подумывает взяться за это дело. Король — симпатичный, добрый, слегка флегматичный малый — не испытывает особой страсти ни к кому, но именно он без усилий притягивает к себе девичьи сердца. Девушки все как одна питают к нему тепло и нежность, а заодно к его белокурой шевелюре и пышной бороде.
Все они были исключительно амбициозны, строили грандиозные планы, постоянно рассуждая и о ролях, что мечтают сыграть, и о полотнах, что мечтают написать. Милена, как всегда, держалась в труппе довольно скромно и незаметно — только теперь уже без прежнего скрытого негодования. Эта незаметность вполне ее устраивала. Как оказалось, ей нравилось быть частью коллектива. И когда ей все же случалось высказывать то или иное замечание, самой ей кажущееся едва ли не банальным, остальные актеры лишь диву давались: «Ну надо же, как Милена все тонко подмечает!», причем в возгласах чувствовалась не колкость, а именно восхищенное удивление.
— Да уж не как вы, бабочки-кузнечики, — сказала она как-то раз смешливо. И обе стороны спокойно это признали.
И вот как-то утром, когда шли по тротуару, Принцесса вдруг тревожно шепнула:
— Милена! Вон он, Нюхач!
Она почувствовала себя пловцом, который плывет себе и вдруг видит перед собой акулу.
Навстречу шел высокий мужчина в черном плаще — легкой походкой, руки в карманах. День выдался ветреный, и полы плаща морщинились складками. У Нюхача было худое, мечтательного вида лицо, с каким-то отстраненным взором и тусклой улыбкой. Над макушкой топорщились распушенные ветром светлые редеющие волосы.
Милена заставила себя отвести от него взгляд, но лицо прочно засело в памяти. Она его возненавидела: лукавое и кроткое одновременно, с сонливо безмятежным выражением, с которым ярко контрастировали льдистые огоньки в щелках припухлых глаз.
«Срочно о чем-нибудь подумать, переключиться!» — велела себе Милена.
«Это уж про меня, с вашего соизволения, — машинально всплыли ее шестнадцать реплик. — Я и есть Энтони Тупица». Еще, еще! «Думай о его плаще: сколько стоит, сколько рабочих часов на него ушло. Считай их, пересчитывай!» Вирусный калькулятор в мозгу почему-то вдруг отказал.
Вот так всю жизнь бьешься, пытаешься противодействовать вирусам, а они берут и сами собой тебя бросают. Хватишься, так ни одного в самый нужный момент не найдешь.