Сквозь сгущающийся сумрак смутно проступали контуры Национального театра Южной Британии. Старое здание держалось за счет боковых башенок-пристроек и бамбукового каркаса.
Его называли Зверинцем — кто добродушно, а кто и не без намека. Милена официально состояла в театральном сословии, хотя еще ни разу не играла ни на одной из основных площадок Зверинца. Одной из главных достопримечательностей театра было кафе «Зоосад» — круглосуточно функционирующая ресторация. Актерам не полагалось подпитываться солнечными лучами. От них излишне — до багровости — лиловела кожа, что недопустимо для исполнения Шекспира и вообще классики. Актерам надлежало быть светлокожими — чтобы соблюдать историческую достоверность. Им полагалось есть пищу, которой молодому организму частенько не хватало.
В кафе «Зоосад» Милена захаживала, когда чувствовала себя одиноко или когда совсем не хотелось возиться со своей одноконфорочной плиткой-спиртовкой. Своего рода снадобье от душевной хандры. За столиками, непринужденно болтая и похохатывая, сидели посетители: молодые звезды богемы или же дети членов Партии — нарочито невозмутимые, изысканно одетые. Милена, стоя в хвосте медлительной очереди за горячей водой, смотрела на них голодными глазами.
Здесь царила мода на различные исторические типажи, все были на этом буквально повернуты. Особо стильная молодежь носила черное, изображая якобы восставших из гроба знаменитостей. «Вампиры Истории» — так они себя называли. Напичканные вирусами мозги бдительно подсказывали им, как избегать анахронизмов и полностью соответствовать выбранной эпохе. Это напоминало легкое безумие.
Вампиры появлялись только с наступлением темноты, чтобы солнце не могло повредить их изящной бледности. Им тоже надо было есть, и они могли себе позволить блюда под стать своему историческому антуражу. У Милены же достатка хватало лишь на убогих кальмаров-маломерок да холодноватую лапшу из водорослей, с синеватой подливкой. На до краев наполненные вкусной снедью тарелки Вампиров было просто больно смотреть; Милена отводила глаза.
Она заметила Сциллу — знакомую актрису, ее столик сейчас как раз освободился. Сцилла только что распрощалась с несколькими собеседниками, проводив всех бархатным поцелуем в щечку. Сцилла знала всех, даже Милену.
— И кого это мы нынче изображаем? — поинтересовалась Милена, опуская поднос на столешницу.
Сцилла была в черном; на лице, намазанном белилами, контрастно выделялись вампирские тени вокруг глаз.
— Просто себя, — небрежно бросила она. — Ведь это же я встаю из могилы, а не кто-то там.
— Надо же, некоторые для разнообразия уже начинают играть самих себя, — подивилась Милена.
— А что, по крайней мере, типажу это не вредит, — парировала Сцилла. Судя по всему, она стремилась стать Бестией — то есть одной из примадонн Зверинца.
— Знаешь, моя пьеса меня уже достала, — поделилась Милена, с неизменной тщательностью прополаскивая нож и вилку в чашке с горячей водой. — Ты, случайно, не подскажешь, как бы мне исхитриться свой костюм поменять? Эти башмаки меня просто бесят.
— Да никак не поменять, если костюм — часть оригинальной постановки. Ты же отойдешь от исторического образа.
— Да они так по-дурацки шлепают по сцене. Не хочется быть посмешищем.
Сцилла пожала плечами.
— Ну, разве что на Кладбище прогуляйся.
Это что, из разряда вампирских шуток, что ли? Милена глянула на Сциллу, чуть сузив глаза: жизнь научила ее пробовать юмор на зуб.
— Да, на Кладбище, — повторила Сцилла с нажимом, словно упрекая собеседницу за невежественность. — Туда всякое старье сдают, за ним вроде никто и не следит.
— То есть можно вот так пойти и взять, что ли? Без согласования с режиссером?
— Ну да. Есть там один старый склад, под мостом.
Сцилла стала объяснять, как туда добраться, и тут к столику, шаркая, подошли еще двое Вампиров, в одежде а-ля двадцатый век: на нем черный смокинг, на ней черное платье с люрексом. Похоже, что партийные, или, как говорили в народе, Противные.
Юноша для показной солидности носил очки, а в нос себе вставил что-то, от чего ноздри чуть заметно трепетали. Волосы гладко прилизаны, а щеки присыпаны зеленоватой пудрой, чтобы лицо имело нездоровый вид.
— Добрый, э-э, вечер, — произнес он чопорно, с нарочито американским прононсом. — Мы только что кое-как сумели улизнуть от Вирджинии. Бедняжка весь вечер занимается тем, что перечисляет, чем именно Джойс плох как писатель. При этом зависть ее столь очевидна, что мне стало неловко.