Но Лев Овалов ничего не ответил. Он сосредоточенно поедал пирог с капустой, как бы тоже пытаясь понять смысл происходящего.
…Тётя Лена увела маму на кухню, чтобы занять её каким-нибудь разговором. Все как бы решили оставить дядю Жору в покое, чтобы он слегка выдохся и перестал заводиться на научные темы.
Но тут произошли и вовсе неожиданные события.
Артист Лев Овалов спокойно дожевал свой кусочек пирога, отрезал крошечный кусочек колбаски и вдруг переместился с рюмкой в руках в глубокое кресло.
— Итак, Жорик… — весело промолвил он. — Ты утверждаешь, что Пушкин не закусывал водку капустным пирогом. Ну, а как ты думаешь, употреблял ли он селёдку под шубой?
— Что? — побагровел Нудель.
— А я вот думаю, — веско сказал Лев Овалов своим актёрским голосом, — что Пушкин гораздо ближе к нам, чем мы думаем, он гораздо ближе и проще, гораздо… прозаичней. Да, прозаичней! Не надо делать из поэта икону! — весело закончил он и радостно выпил.
Все, включая нас с Танькой, потрясённо замолчали. Все понимали, что сейчас что-то произойдёт. Как на грех, тётя Лена в этот момент была на кухне.
— Я же попросил… — тихо, но свирепо начал Нудель. — Я попросил тебя и всех присутствующих (папа непроизвольно вжал голову в плечи) не употреблять в моём доме имя этого человека всуе! Я же попросил или нет?
— Попросил-попросил! — спокойно откликнулся из кресла Овалов, не меняя позы.
— Так какого же чёрта! — заорал Нудель и швырнул рюмку на пол. Раздался страшный звон. Овалов страшно побледнел.
— Какого же чёрта ты называешь это имя всуе? Я тебя спрашиваю! Пушкин — это поэзия, а не проза! Ты меня слышишь, Овалов? Пушкин — это поэзия, запомни это раз и навсегда!
Тётя Лена и Танька бросились к нему с восклицаниями. Нудель почти рыдал.
— Прости меня, Жора! — чуть не заплакал Овалов. — Я не то имел в виду…
— Мама, мясо сгорело! — вдруг закричала Танька. Квартира наполнилась терпким тяжёлым запахом.
— Значит, второго не будет? — грустно спросил папа.
Тётя Лена развела руками и засмеялась.
Все смеялись, все утешали дядю Жору, даже папа.
— Ты интересный человек, Жора! — восклицал он. — Он очень интересный человек! — обращался он к Льву Овалову и к нашей маме. Дядя Жора снял очки и протирал их большим носовым платком, а папа хлопал его по плечу.
Потом мы пили чай, говорили о пустяках, а дядя Жора спал в соседней комнате.
Всё кончилось хорошо.
Однако мама почему-то больше не звала папу в гости к дяде Жоре. Ограничивалась тем, что брала у тёти Лены хлеб, соль или спички, и сидела с нею на кухне, долго и грустно разговаривая о чём-то своём.
Однажды я спросил папу, в чём тут дело. Ведь действительно Нудель очень интересный человек.
— Да! — захохотал папа. — Он очень интересный! Ужасно! Но в гости я к нему больше не пойду! Ну не знаю, как тебе это объяснить!
Лев Овалов вскоре уехал в Израиль. Нудель получил кафедру и приходил домой очень поздно. Танька выросла и поступила в музыкальную школу.
Я часто их видел на лестнице или во дворе и грустил о том, что наша дружба домами не состоялась. Мне тоже очень хотелось узнать, ел ли Пушкин капустный пирог на закуску, был ли знаком ему рецепт селёдки под шубой и вообще, всё-всё-всё.
…Конечно, глупо было бы считать, что в тот вечер мне не открылось что-то самое важное.
Но порой я вспоминаю людей, которые жили в то время, когда мы с Танькой ещё пили лимонад и сидели за детским столом, вспоминаю и думаю — чего-то всё-таки я тогда не узнал.
Почему, например, плакал Жора Нудель?
Ну скажите мне — почему?
ОДИН ДОМА
Иногда я оставался дома один.
Мама и папа уходили в гости к дяде Грише Кунину, папиному школьному другу. Он жил недалеко, возле Ваганьковского кладбища, там у него был зубной кабинет на дому, сын Слава и дочка Юля. Иногда меня брали туда, а иногда нет.
Примерно до наступления темноты я чувствовал себя очень хорошо, даже прекрасно. Я на полную громкость включал телевизор и смотрел всё подряд. Если передавали классическую музыку, я вставал на стул и дирижировал. Если было что-нибудь скучное, я забирался на диван и, прислонившись ногами к стене, смотрел передачу наоборот — вниз головой. Или ещё раскладывал всех своих плюшевых зверей и читал им лекцию о международном положении.
Мне даже гулять идти не хотелось. Так было хорошо дома одному. Полная свобода! Я начинал думать — вот бы здорово пожить одному целую недельку, есть на завтрак бутерброды с горчицей, не ходить ни в какую школу (только если сильно захочется), читать книжки с утра, а ближе к вечеру отправляться в кино.