— А наши? — спрашивает мама.
— Постойте, — вспоминают солдаты, — из ваших двое вернулись. Они пришли вместе с нами. Оба высокие, чернявые. У одного такое продолговатое лицо, у другого круглое. Один пошел к улочке повыше моста, а другой пока остановился умыться и побриться у тетки на нижнем конце, — солдат смеется, — видать, жене хочет понравиться. Имя его я забыл, но он говорил, что живет на повороте у корчмы.
— Ох, — охнула мама и схватилась за плетень капустного поля, — неужто… — Глаза ее, полные слез, улыбались. — Неужто… — повторяет она увереннее и оглядывается на женщин.
Бетка отпускает руку братика и кричит от радости:
— Неужели наш отец?
Мама враз перепрыгивает через плетень и припускается вниз по дороге. Она летит словно птица. Бежит то посередине дороги, то по обочине, по траве. Из-под юбки мелькают ноги, обутые в мягкие суконные туфли. Только поравнявшись с мельницей, она, верно, вспоминает о нас. Замедляет шаг и оглядывается. Бетка тянет нас за руки и злится на Юрко, что он не поспевает за нами.
— Ведь твой отец вернулся, — подбадривает она его, — а ты ползешь как черепаха. Ну-ка, давай поживее.
Я боюсь, что она будет ругать и меня, и несусь, не чуя под собой ног. В деревне я даже обгоняю Бетку с братиком и вихрем мчусь впереди них.
У нашего дома на мостках стоит Людка. Она не ходила сушить с нами сено, а оставалась дома с теленком, который только недавно народился. Я подбегаю к ней, высунув язык. Оказывается, она ни о чем не слыхала и даже не была уверена, что это мама бежала вниз по дороге.
— Конечно, мама, — говорю ей, — наш отец вернулся. Остановился на нижнем конце у тетки.
Людка заперла дверь и снова подошла ко мне с тяжелым ключом в руке, который мы обычно прятали в окне за геранью.
От Данё Павкова вышла тетка Ондрушиха с уздечкой. Она приносила ее починить. Все знали, что дядя Ондруш в таких делах, как говорится, ни в дудочку, ни в сопелочку. Он любил хозяйствовать на земле. А ко всему, что касалось домашней работы, почти не притрагивался. И тетка вынуждена была бегать по деревне с каждой чепуховинкой.
Увидев нас, раскрасневшихся и взбудораженных, она спросила:
— Что случилось, дети?
Мы торопились в нижний конец деревни и потому коротко ответили ей:
— Отец вернулся.
Тетка заглядывает в сени и кричит Данё:
— Их отец вернулся!
Что там было дальше, нас уже не заботило. Мы припустились вниз по дороге вдоль плетней и заборов, увертываясь от телег.
У самого парка перед замком, где раскидистые клены окаймляли аллею и цвело множество диковинных кустов, вверх по дороге шла наша мама с высоким человеком в военной накидке. За спиной у него болтался рюкзак. Левой рукой он придерживал под мышкой ремень, чтобы не резал, а правой обнимал маму за плечи и улыбался.
Мы останавливаемся у самой обочины канавы. Ноги дальше не двигаются. Отец не отец… Нас смущает не только военный мундир, но и строгое лицо, смелый орлиный взгляд. Мы привыкли к мягким глазам нашей мамы, к ее бесконечной нежности. Мама издали кивает нам и улыбается. Она двигается легким, мелким шагом. Она точно парит над землей. И вся какая-то другая.
— Они не узнают тебя, — говорит она отцу.
— Да, четыре года срок немалый, — соглашается он.
Сердечки стучат у нас часто-часто.
Отец раскрывает объятия, и Людка с громким плачем бросается к нему. Он прижимает ее и щекой трется о ее макушку.
— Тата, наш тата! — кричит Людка.
Я остаюсь на обочине одна, сердце колотится еще чаще. Я тихонько приближаюсь к отцу и лбом прислоняюсь к его локтю. Он кладет руку на мои черные колечки волос. Я чувствую, насколько его рука тяжелее маминой! Я обнимаю отцовскую руку своими обеими, и меня переполняют разные чувства, но сильнее всех одно: больше я не буду сиротой.
В домах вдоль дороги люди услышали наши голоса. Из одного вышел, опираясь на палку, сгорбленный старичок. Он плохо видит и водит перед собой палкой по пристенью. Останавливается у ступенек и спрашивает:
— Что случилось, люди добрые?
— Муж ко мне воротился, дядя, — говорит мама голосом, из которого улетучились все печали.
— Муж! — Старичок ударяет ладонью по колену. — Выходит, и наши воротятся. — Он радостно улыбается в пустоту, не видя нас. — Выходит, кончилось это безумство.
— Нет, дядя, еще не совсем, — говорит отец и с тревогой поглядывает на маму, — я пришел на побывку, на три недели. И Йожо Мацух со мной.
Мама, вздрогнув, застыла.