Я увертываюсь от удара и поднимаю к вискам руки. Схватываю свою косичку, завязанную черной лентой. Другая болтается у меня по плечу. Радости от новых капцов как не бывало. И даже нет времени подумать, в чем же я провинилась.
Учительница кричит о какой-то доске. Я вспоминаю, что ночью сорвали со школьного здания доску с мадьярской надписью. Она кричит, что это дело рук моего отца и Йожо Мацуха, и ударяет меня линейкой по спине.
Когда я вернулась домой, все сразу поняли: что-то случилось. Отец спросил, а я откровенно рассказала обо всем, что произошло в школе.
— Она тебя била? — спрашивает отец сердито.
Мама из-за его спины делает знаки, чтобы я помалкивала.
— Нет, — отвечаю я.
— Ну ладно! — нахмурился он.
А когда отец ушел, мама обняла меня и долго прижимала к себе.
— Хорошо, что ты не сказала правду, ведь отец разорвал бы ее на части.
Я поверила в это и тотчас представила себе его: ведь какой же он сильный, если остановил Ондрушовых коней на Голице!
— А с другой стороны, сколько она для нас хорошего делала, отпускала вас из школы домой мне на подмогу. Разве я без вас бы управилась? — добавила мама, пытаясь хоть как-то оправдать учительницу.
Дней я не считала и даже не запомнила месяца. Знаю только, что стояла сухая осенняя пора и на откосах горели костры. Вокруг деревьев кружилась листва. Трава в саду, по другую сторону дороги, как раз под нашими окнами, была вытоптана детьми. Ливориха всегда кричала на нас, что мы уминаем ее, как сукно в ступах. Вороны слетались ближе к жилью и каркали на ветвях у ручьев.
В деревни все больше мужчин возвращались с фронта. Наш отец не вернулся на фронт, продлил побывку без разрешения властей и выжидал конца войны.
Однажды рано утром к нам пожаловал дедушка с нижнего конца. В бараньей шапке, в сапогах. Как обычно за ним притащился старый обессиленный пес. Когда дедушка присел на кушетку, пес устало расположился у ног. Было видно, что он доживает свой век.
Дедушка пришел с новостями:
— Вчера под вечер видел я дубравчан, они шагали куда-то вниз по деревне с винтовками. Только бы не натворили чего. — И тут же, как бы объясняя, добавил: — Штефан-то не возвращается, вот и спать не могу. Почти с полуночи бродил я по горнице. Почему же Штефан не возвращается, а дубравчане бойко расхаживают с винтовками?
Старому никто не поддакнул, никто не вступил с ним в разговор, маленькие еще лежали в постели. Бетка одевалась в уголке, а отец молился у окна боковой горницы, в которую медленно проникал рассвет.
В ногах у деда завозился старый пес, он от слабости уже не рычал, а только глухо посапывал.
Дедушка тоже заерзал и, как бы оскорбленный тем, что остался без ответа, крикнул сыну:
— Эй, парень, чего ты там вымаливаешь? Тут молишься, а в Галиции вы вроде бы от священника отворачивались.
Отец рассердился: как это ловко дедушка обратил против него его же рассказы о фронте. Но что было, то было, тут уж ничего не поделаешь. Отец хорошо помнил, как однажды вечером после работы он сидел на лавке у забора, а вокруг собрался народ.
Отец рассказывал:
— А домой я вот как попал. Когда стали обменивать пленных, я тоже явился вместе с остальными. Нас обменяли одного на одного и повезли наконец в нашу разлюбезную Галицию. Я не знаю, как называлось то местечко, оно дотла было выжжено. Но за местечком стояли бараки, там нас и высадили. Мы радовались — поближе все-таки к дому, и только вот голод изводил нас. Солдаты выкапывали в поле картошку и днем и ночью варили ее. Крестьяне пожаловались, им дали охрану. Но и это не помогло. Голодным солдатам было невмоготу, они даже сломали заборы. А как мы только немного расправили кости, нас стали гонять на работу. Но кому охота не евши работать? И так уже были все взбудоражены, ребята даже хотели назад воротиться в Россию. К нам в бараки прислали священников, чтобы они выгнали из нас большевизм. Но они не то что не выгнали, а еще сильнее нас в нем убедили. Ребята даже слушать их не хотели, отворачивались от них. И так пошло-поехало: только священник появится, всех точно ветром сдунет. Офицеры даже грозились оружием, да парням что! Их не запугаешь. «Стреляй!» — кричат, и все тут. А те измывались над нами, есть не давали, все поучали. Но скрутить нас не скрутили. Месяц спустя приказали нам садиться в вагоны и отправили по домам. Вот я и с вами.
Дядя Данё Павков постучал пальцем по лбу и многозначительно произнес:
— Так вот оно что! Теперь понятно, почему отправляют на фронт тех, кто вернулся из России. Смотри, как бы они и тебя не упекли.