Мой братик сидел со мной на последней парте и слушал. Вдруг он засмеялся и сказал вслух:
— Стлекочут, как солоки…
То же самое и мне пришло на ум: стрекочут, как сороки. Но я и пикнуть не посмела — учительница как острой саблей полоснула нас взглядом. Взмахнула линейкой и грубо крикнула:
— Тихо!
Мы и звука не отважились проронить — таким злобным стало ее лицо. Мне казалось, что это дурной сон. Я чуть было даже не вскрикнула «мама!» — так меня напугала эта перемена.
После истории был урок географии.
Учительница достала из шкафа карту и, развернув ее, повесила на доске. Указкой проводила по границам Австро-Венгерской империи и показывала резиденции императора — Вену и Будапешт.
Я просто сгорала от любопытства. Мне хотелось узнать, отчего это столько красок на карте, столько линий, точек и каких-то кривых. Но спросить я не решалась — все еще чувствовала себя виноватой из-за тех колокольчиков. И вдруг меня неудержимо потянуло узнать, где же на этой карте живем мы. Я подняла руку.
Учительница спросила, что мне надобно, — ведь я еще не была школьницей.
Я вслух повторила мысль, которая родилась во мне за минуту до этого:
— А где на этой карте живем мы?
— Кто это мы? — спросила она.
— Мы, словаки, — ответила я; мама часто говорила, что мы словаки и живем под мадьярским ярмом.
Я ждала, что учительница улыбнется, поднимет указку и покажет на карте, где мы живем. Но вдруг лицо ее стало жестким, и она в точности повторила слова школьной программы:
— Никаких словаков нет, здесь все — венгры.
У меня глаза раскрылись от неожиданности. Я сидела на последней парте и видела лишь спины остальных детей. Почти все сконфуженно потупились, только Милан Осадский поглядел на меня и смело тряхнул ярко-золотистым чубом, точно хотел уверить меня, что это неправда.
— И вообще, — заключила учительница, — вам двоим здесь нечего делать, отправляйтесь-ка домой, вы только мешаете.
Я взяла брата за руку, и мы вышли из школы. Шли мы тихо, молча. Мамы дома не было, некому было пожаловаться. Я все думала-гадала, в чем же мы провинились, но никакого стыда, как тогда с голубыми колокольчиками из чужого сада, я не испытывала. Никакой вины за собой я не чувствовала, и все-таки на душе было невесело.
Дом оказался запертым, нам некуда было деваться.
Мы долго ждали на пристенье, но мама не возвращалась. Братишка жался ко мне, потому как с нижнего ручья дул резкий ветер. Щеки у нас горели, как маков цвет, коченели руки. Примостились мы на пороге сеней, но ветер нас и там настигал. Мы хотели спрятаться у Данё Павкова, но его двери были закрыты. На притолке висел тяжелый замок. К Порубякам идти через мостки мы не отважились. С осени, как зарядили дожди, морозы и снег, на них легко было поскользнуться. Тетушка Верона, наверное, разносит по деревне почту. Дядя Ондруш не любит детей — ему лучше на глаза не показываться. Из близкой родни оставались разве что Липничаны.
Как два птенца, выпавших из гнезда, поплелись мы к тетке Липничанихе. Конечно, выбор был не самый удачный. С тех пор как забрали на войну дядю Липничана, тетушка непрестанно плакала, носила черный платок и то и дело прижимала к глазам концы передника. Убивалась, точно по мертвому. Люди осуждали ее, что она так опустилась, что не находила в себе хоть чуточку сил как-то крепиться. У нее был один ребенок, Яник. Но и его она держала под замком, не пускала даже поиграть с детьми. У нее стал не дом, а какой-то скорбный заколдованный замок. Всем было тягостно переступать ее порог. И мы с братиком долго раздумывали, идти или нет, но колючий ветер погнал нас с пристенья, и мы наконец решились отправиться в путь.
Ворота были не только затворены, но и заперты на замок. Мы постучались, никто не откликнулся. Но было слышно, как кто-то ходит в сенях. Мы постучались сильнее. Тетушка вышла на веранду, а когда сквозь щелку увидела нас, воротилась в дом.
Ветер стегал нас все резче, вылетая со свистом из-за углов строений. С гор доносился вой метели. Мы взглянули друг на дружку — в глазах у нас стоял страх. Я снова подскочила к воротам и начала трясти их.
В окне показался Яник. Когда увидел нас, живая радость осветила его лицо, но он тут же вдруг погрустнел и отскочил от окна. Раздался плач. Должно быть, тетка ругала его, что он высовывается и выдает их.