— И к нам тоже придет Ежишко?
— А почему бы ему не прийти?
— Он и нам чего-нибудь принесет?
— А как же, ясное дело, принесет, — уверяла нас мама.
Тут уж мы не сдержались и наперебой закричали от радости:
— Мне принесет настоящую куклу!
— А мне барабан и солдатиков!
Наконец мы дождались вечера.
Деревня погрузилась во тьму. Небо вызвездилось и тысячами искорок упало на снег. Звонарь разбудил металлическое сердце на звоннице, и так начался первый день рождества.
Мама надела на нас чистые платья. Дом чудесно оживился вкусными запахами. На столе белоснежная скатерть. На ней пирог и молитвенная книга. Мама положила на нее руку и оглядела нас. Мы тоже не отрывали от нее взгляда. Еще утром нам показалось, что морщинки у нее под глазами как бы разгладились. Она будто вновь ожила. Даже шаги стали легче, веселее походка. Волосы, цвета воронова крыла, иссиня блестели. И куда-то подевались в них серебристые нити. А может, мы их просто не замечали, охваченные великим ожиданием.
Положа руку на книгу, мама сказала нам, должно быть, вместо молитвы:
— Дети, нынче и на войне настала тишина. Никто не стреляет. И наш отец… я даже вижу, как он мирно сидит в окопе… В руках ружье, но он не стреляет. Уж сегодня-то им непременно дали хорошего, теплого чаю… Он пьет его и думает о нас. Солдаты поют, как повсюду в этот час на земле: «Народился господь наш Христос, радуемся…»
Немного погодя мама сказала, чтобы и мы запели.
Она начала, мы вторили ей тоненькими голосками: «Народился господь наш Христос…»
А когда дошли до слова «радуемся», мамин голос вдруг стих. Губы полуоткрыты, а звука не слышно. И только кто-то из нас продолжал тянуть в наступившей тишине как восклицание «радуем…».
С самого утра мы были уверены, что в этот замечательный день случится чудо. И по-детски надеялись, что мамины глаза всегда теперь будут такие улыбчивые, что в них никогда не погаснет солнышко. Такой веселой была она до рассвета, и вдруг при слове «радуемся» у нее надломился голос.
Пораженные, мы застыли.
Старшая сестра, обычно такая холодная в обращении, мягко окликнула ее через стол:
— Мама.
Мама точно пробудилась, отерла лоб рукой, попыталась улыбнуться… И улыбка впервые ее подвела.
За ужином мы все прислушивались, когда же на пристенье раздадутся шаги того, кто разносит хорошим детям подарки. Порой переставали есть и слушали. Не отрывая глаз от дверной щеколды, мы ждали, когда же она наконец шевельнется.
Вдруг и в самом деле раздались чьи-то шаги. Мы так притихли, что было слышно, как поскрипывает снег под ногами. Теперь-то мы уже твердо знали: это идет тот, кого мы так долго ждем. Он несет барабан и солдатиков, и из мешка, набитого подарками, выглядывает расписная головка куклы.
Мама тоже устремила взгляд к двери. Прижав руки к груди, она завороженно глядела на щеколду. От ожидания у нас у всех даже рты приоткрылись. Вот-вот готово была сорваться слово и несказанной радостью наполнить всю горницу.
И снова раздался шум уже у самого сенного порога.
Мы подумали: «Ежишко».
Мама тихо выговорила:
— Отец!
Минуту мы ждали в невыносимом напряжении.
Мама, уже не владея собой, шагнула к двери и сказала:
— Дети, наш отец воротился.
Но до дверей не дошла — как вкопанная остановилась посреди горницы. За дверью послышалось рождественское песнопение. Это наши деревенские, родные и соседи, по старинному обычаю пришли к нам с колядками.
Значит, и отец не вернулся, и Ежишко не принес подарки.
Пение кончилось, отворились двери, и первым в горницу вошел дедушка с нижнего конца. Как и обещался, он пришел отведать яблочного пирога. За ним стояли улыбающаяся бабушка с холма со связанными для всех нас из черной шерсти туфельками и другой дедушка — он почти что касался головой потолка. И наконец, тетка Гелена. Под мышкой она прижимала завернутое в салфетку широкое самодельное кружево из тонких льняных нитей. Она подарила его маме для скатерти.
Мы тут же надели бабушкины мягкие туфли и прошлись в них по горнице.
Взрослые расселись вокруг стола и занялись разговорами. Мы возились рядом, щебетали, ластились к ним, но каждый из нас чувствовал, что дороже всех его сердцу бабушка.