— Кушайте на здоровье, — угощала она, — обогрейтесь.
Мама улыбкой поблагодарила ее.
Тетка Порубячиха не переставала фыркать и гадливо дергаться.
— Ну, молчали бы уж о крысах, либо яблоками не угощали. Как же одно с другим вяжется?
Но она первая схватила яблоко и с аппетитом стала его есть.
— И как они войну собираются выиграть, ежели солдатам есть не дают? — продолжала мама прерванный разговор.
— Ну не то чтоб совсем не дают, — растолковывал Дюрчак, надкусывая запеченную шкурку яблока. — Не совсем, конечно. Каждому солдату выдали по две банки консервов на случай крайней нужды. Открывать их разрешалось только по особому приказу. Но нашлись и такие, что съели консервы, не дожидаясь приказа. Вот и наказали их — подвесили за руки на два часа. А тех, кто терял сознание, окатывали холодной водой. Только это страшное наказание не остановило голодающих. Хуже другое… Съешь консервы, а завтра опять голод душит. Вот так оно и шло.
— Боже праведный, ужас-то какой! — сказала мама.
— Ужас, ясное дело, — согласился он и, будто назло этому ужасу, усмехнулся. — А может, это так и должно быть, чтобы люди научились думать. Должен же, в конце концов, каждый задаться вопросом: «Кто виноват в том, что мы голодаем?» На войне быстро понимаешь цену тому, что нам священник с амвона напел: бог, мол, посылает войну в наказание за грехи наши. Как добрый христианин, ты пробуешь молиться. Пробуешь каяться. Да что толку? Желудок все одно с голодухи урчит. Над головой пули свищут, перед окопами гранаты рвут землю, пушки лес крушат. А как стихнет все малость, находится минута-другая поразмыслить, со стороны взглянуть на себя. Мешок костей да впалый живот, как пустая квашня. Что с того, если тебя и величают в армейских приказах солдатом австро-венгерской монархии. Веришь только тому, что видишь своими глазами. Мешок костей да впалый живот, как пустая квашня. И вот закипает в тебе злоба против войны и тех, кто ее выдумал. И начинаешь искать виноватого. Не сам я до такого додумался, соседки мои, но когда многие думают, так многое и надумают. Один наш солдат нарисовал картинку: пузатый, оплывший жиром богатей. Удобно этак сидит в своей горнице и дымит пахучей сигарой. А в голове у него вместо разума дьявол. Этот-то дьявол и придумал для людей ад на земле. Придумал и войну эту проклятую. Картинка переходила из рук в руки. На ней только и было написано: «Ребята, кому нужен ад на земле?» Кто-то взял и приписал еще под этим рисунком твердой рукой: «Кто этот ад выдумал, пусть сам туда и катится!» Вот так, соседушки: вроде бы обычный рисунок да под ним несколько слов голодающих солдат, но кто в руках его подержал, поди, призадумается.
Женщины сидели почти не дыша. Мама с таким живым участием переживала каждое слово Дюрчака, точно видела своими глазами весь этот бессмысленный ужас, это проклятое пекло. Она содрогалась при мысли, что и ее муж, чистый, ни в чем не повинный человек, проходит по этому аду, только в другой стороне света.
Тетка Порубячиха взяла и второе яблоко, ела его, похваливая, с еще большим наслаждением да все дивилась рассказам Дюрчака. Чувства свои она выражала громко, то и дело подталкивала маму локтем, желая и в ней пробудить подобную живость.
— Ну и дела, ну и дела, — повторяла тетка. — Думала, вы только всего-то и скажете, встречали моего или нет, а вы тут вон сколько всего нарассказывали. Да и то небось малая доля того, что вам довелось пережить.
Было заметно, что Дюрчак утомился. Он на время умолк, доел яблоко, огрызок положил возле тарелки.
— И вы скушайте, — предложил он маме.
— Спасибо, — ответила мама и откровенно сказала, что охотнее возьмет одно яблочко детям. — Так уж у нас повелось: стоит мне уйти из дому, как они ждут не дождутся, с чем ворочусь.
Дюрчак тут же кликнул сестру, попросил принести еще яблок. Она тут же принесла их, и по всему было видно, что делает это от чистого сердца. Выкладывая яблоки на тарелку, она еще и обронила несколько добрых слов:
— Не сказать, чтоб с избытком, но в этот год, слава богу, они хорошо уродились. Особенно одна яблонька на задворках — такая уж щедрая. Берите, чем богаты, тем и рады.
Меж тем Дюрчак зажал в коленях коробок спичек — без пальцев иначе его не удержишь, а здоровой рукой вынул спичку и чиркнул по шершавому бочку коробка. Вспыхнул огонек, мерцая неярким светом. Дюрчак, затянувшись, стал попыхивать трубкой. Дым вился колечками, то и дело застилая его лицо.
Женщины, набравшись терпения, ждали. Ведь и рассказывать все равно, что работать, а еще для такого изнуренного человека. Пусть хоть немного покурит, чуть отдохнет. Как ни верти, а Яно Дюрчак теперь калека калекой. Матько Феранец прав: хоть и кончится война, а женщинам все одно счастья не будет. Нашу маму тревожила мысль, что и отец мог бы воротиться таким. А уж какой был видный, стройный, сильный, здоровый. Не знал, куда девать силу. А что, если и у него вот так же скособочится плечо или кусок руки оторвет? Что, если и он останется, точно опаленное молнией дерево?