Так в бесконечных заботах и редких забавах проходил третий год войны. Заботы являлись непрошеные, забавы надо было отыскивать. Не было у нас, например, красивых разноцветных шариков, которые продавались для детей в городах. Вместо шариков мы с Юрко играли в фасольки. Один из нас набирал их в пригоршню, сколько получится, руку прятал за спину и спрашивал:
— Чёт или не́чет?
Как-то зашла к нам тетка Осадская с сыном Миланом. Он сидел за столом напротив и нежно смотрел на меня. Я сгорала от стыда перед мамой и теткой Осадской и то и дело отворачивалась в сторону. На Милана я взглядывала лишь украдкой, либо когда ошибалась в счете. Его глаза оживились какой-то странной игрой, какую я еще тогда не понимала. Надо лбом у него свисала темно-золотистая челка, щеки были обветрены, руки мускулистые, натруженные. Он уже бросил школу и помогал матери в поле. Постепенно становился красивым, сильным парнем. Он наверняка знал об этом и потому, играя с нами в фасольки, пытался смутить меня взглядом.
А то вдруг схватил меня за руку, когда я на столе пересчитывала фасольки, выигранные у брата. Сперва мне подумалось, что он хочет сбить меня со счета, но он тут же предложил сосчитать их сам.
Я уже ходила в школу, и учительница всем говорила, что я буду хорошо считать. Мне не хотелось опозориться перед Миланом, и я стала уверенно и громко считать, заглушая его слова. Он прикрыл обеими руками фасоль на столе, приблизил свое лицо к моему и улыбнулся, блеснув зубами. Они надолго остались в моей памяти — ровные, белоснежные, чисто нитка жемчуга.
Именно тогда мама сказала тетке Осадской:
— Вот растут вместе сто детей с самого раннего детства, а тебя только к кому-то одному тянет. Я пережила это. В любви мы все, как лунатики. Через горы, через долы бредем за ней. Ты-то небось знаешь, что я вынесла из-за Бенё Ливоры. А сейчас на краю могилы зовет меня тетка Ливориха к себе. Чудную весть принесла ты, Жофка. Покуда время было, ей бы другой быть. А теперь и мне и ей поздно. Только вот сына жалко. Призна́юсь тебе, выплакала я в тот колодец на Откосе столько слез, сколько в нем воды снизу доверху. Уж и накричалась я в него: «Колодец, колодец, коль ты Бенё забрал, возьми и меня». Но он не взял меня, пришлось дальше жить. Так уж оно: время исцеляет, все позабудется. Только с той поры меня воротит от богатства — оттого-то и выбрала я Матуша с нижнего конца деревни и пошла за него. Не было у меня никогда ни одной настоящей подруги, никогда ни перед кем не раскрыла я душу. А если теперь тебе говорю, так только потому, что уже все равно. Новые заботы вытеснили из сердца боль. Да и не пристало мне нынче думать об этом как прежде — у меня муж, четверо детей…
При последних словах мама запнулась, поглядела на меня и на Милана — он засматривал мне в глаза, а руками прикрывал фасоль, которую братик высыпал из горсти на стол.
— Ступайте на кухню играть, — сказала тетка Осадская, чтобы мы не слушали, о чем они говорят.
В кухне Милан посерьезнел и заговорил, как взрослый:
— Ты ведь не знаешь, — сказал он мне, — что Бенё Ливора напился воды из колодца на Откосе и умер. Легкие у него сгорели от этой воды. Он из дому убежал, отец нещадно бил его из-за твоей матери, когда она была еще незамужняя. Иной раз даже в ярмо запрягал и бил. Ливоры и слышать не хотели о невесте, у которой приданого было меньше, чем им хотелось. Разгоряченный Бенё напился воды из этого колодца на Откосе, и его не стало. Мама моя говорит, что все жалели его — он был совсем другой, чем все Ливоры.
Мне даже и в голову не приходило, что моя мама, кроме детей и мужа, могла хранить в сердце память о каком-то еще Бенё Ливоре, который из-за любви к ней поплатился жизнью. Все чувства смешались во мне и не находили выхода. Я решила поделиться с Беткой — ведь она лучше меня разбирается в жизни.
Но Милан так и не дал мне исполнить задуманное: положив ногу на лавку, где я сидела, он загородил дорогу. Верно, хотел, чтобы я выслушала его до конца.
И сказал мне, как взрослый:
— Это был человек настоящий, раз выбрал любовь, а не богатство. Я бы тоже так сделал.
Он нагнулся ко мне, но я опустила голову, чтобы не встретиться с ним взглядом. Он погладил меня по волосам и сказал, что я еще очень маленькая и пройдет много-много времени, пока я подрасту. В голосе у него послышалась горечь, какая бывает у взрослых людей. Ему, как и нашей Бетке, поневоле пришлось до времени повзрослеть, чтобы помогать матери нести тяжелое бремя войны.
— Слышишь? — Он сжал мою косу у самого затылка и оттянул голову назад, чтобы я поглядела на него.