Проселочной дорогой идти они не решились, а снова сделали крюк через поле, чтобы никто их не увидел. Как ни тяжело было окольным путем волочить эту вербу, но они дотащили ее до дому и подкатили под навес в саду. Рады были, что даже дядя Данё Павков ничего не заметил.
Бетка и Людка до того измучились, что раздевались и укладывались уже в полусне.
За ночь снова навалило снегу. Он занес все борозды, которые верба проложила на поле. Замел и отпечатки ног. И от этого тягостного происшествия не осталось и следа.
— Хорошо, что так получилось, — сказала мама, — ведь я со стыда бы сгорела, если бы это открылось. После войны, почитай, уж не будем так мучиться.
А утром братик не смог подняться с постели. Все жаловался, что болят ножки и голова. Дышал натужно, лежал не двигаясь. Мама решила, что ему надо как следует выспаться — ведь ночью он столько раз просыпался из-за этой вербы.
Но к полудню у него запылали щеки. Лоб был горячий, у корней волос полоской выступила испарина. Глаза были мутные, он едва поднимал веки.
— Что с ним? — спросили мы, придя из школы.
— Сильный жар, — озабоченно ответила мама.
— Может, он ночью простыл? — сказала Бетка и вспомнила, как они нашли его раскрытого — перина валялась на полу. — Ты спала как убитая, — она смотрела на меня с укором, — никто его не прикрыл. Ну и приглядывала же ты за ним!
— Вот ведь, — покачала головой мама, — хороший человек чуть согрешит, и бог мигом его покарает. А скольким злодеям все сходит с рук!
Мы положили сумки, стоим ждем, что прикажет нам делать мама.
Меня она послала за теткой Геленой. Пусть, мол, принесет травы и немного меду. Когда мы вернулись с теткой Геленой, у Юрко на лбу лежал холодный компресс. Дышал он открытым ртом, еще тяжелее, чем прежде, и как-то прерывисто. Накрыт был периной по самый подбородок. Он обильно потел и с натугой приподнимал веки.
Мама не велела его беспокоить. Может быть, заснет, а ведь сон лучший лекарь. Мы испугались: а вдруг братик уснет навсегда!
Людка тут же подсела к нему и попросила, чтобы ей позволили остаться с ним. У нее дергались губы, казалось, она вот-вот расплачется.
— Не волнуйтесь, все пройдет, — успокаивала нас тетка Гелена. — Наварим ему травы с медом, легкие мигом очистятся.
Когда вода вскипела, мама бросила в нее сухие стебельки трех разных трав. А потом сцедила в чашку золотистый чай.
Юрко, мучимый жаждой, выпил все залпом. Лежал он на подушке спокойно, будто спал. Ни разу не шелохнулся, даже не двинул рукой. Пот струился у него по лицу.
— Это хорошо, — радовались женщины, — пропотеет, полегчает ему.
Тетка Гелена стояла, опершись о передок кровати. Вдруг она зябко поежилась. Подошла к печи, пощупала.
— Батюшки светы, да ведь вы и не топите вовсе! — сказала она и с укоризной взглянула на маму. — Как же тут детям не захворать? Неужто у вас и чурочки нету печь для него истопить?
Тетка Гелена хорошо знала, что у нас ничего не осталось, и говорила наобум. Она встала перед мамой, выпрямившись во весь рост. Мы ждали, что теперь упрекам не будет конца. А начиналось всегда одинаково: с маминого замужества. Вот ведь, не пришлось бы ей каждую щепку выклянчивать, Гелена уж не раз колола ей этим глаза. Но сейчас она и сама почувствовала, что не время: у мамы и так сердце кровью обливалось из-за ребенка. Тетка поджала губы и сказала, что пойдет возьмет у себя хотя бы охапку дровишек — тоже, мол, из последнего.
— Обожди, — задержала ее мама, — в саду под навесом вербная колода лежит. Мне бы только распилить ее.
— Вербная колода? — подивилась Гелена. — А где вы ее взяли?
Мама посмотрела на нас и даже замерла от страха — не проговоримся ли мы. А когда никто из нас и рта не раскрыл, взглянула на Гелену смелее.
— Где взяли? — Она вдруг улыбнулась, и какая-то горькая усмешка расплылась по ее лицу. Она даже выпрямилась, словно почувствовала, что нельзя постоянно перед жизнью склонять голову. — Где взяли? — И так это загадочно ответила: — На поле-поляне, на высоком кургане. Украли мы ее, если хочешь знать.
Тетка, пошатнувшись, попятилась к кроватке брата и схватилась за спинку, о которую минуту назад опиралась. В ужасе она глядела на маму и что-то пришептывала.
Нам удалось разобрать только три слова:
— Не пережить мне…
Она зарделась от стыда и, отвернувшись, закрыла лицо руками. Потом, немного успокоившись, сказала сдержанно: