Дед дает ему онучи, с чердака приносит теплые капцы Ондрея. Из буфета вынимает деревянную ложку, сует Федору в руку, а с плиты пододвигает ему прямо под нос горшок с капустной похлебкой. Отламывает еще кусок лепешки и кладет ему на колени.
Из горшка подымается пар, лицо Федора покрывается крупинками пота, поблескивавшими в бликах огня. Видно, здорово у него живот подвело — он доедает до дна похлебку, а потом еще и горшок подносит ко рту, допивая последние капли. Обирает и крошки хлеба с колен. Тепло и еда разморили парня, он сидит и осовело покачивается на табурете.
Но деду хочется поговорить, и он тормошит Федора:
— Всех моих сыновей угнали на войну, Ондрея убили. Его уже нет. Будешь спать на его постели. Штефан и Матуш, может, еще воротятся. Штефан холостой, а у Матуша жена, четверо ребятишек. Пятак, когда пришел с войны, сказал, что наткнулся на него мертвого. Тогда-то он наврал, но ведь и такое может случиться. Либо покалечат его, как Пятака. А после домой отошлют — кому такой нужен? Одна бедолага жена и будет с ним маяться. Со мной только Штефан остался. А потеряю его, и вовсе буду жить как затворник. Я уже и в бога не верю, молиться не могу. Что праздники, что воскресенья мне теперь опостылели. Будни мне гораздо милей. На рождество я едва удержался, чтоб не работать. Да и на новый год еле-еле уговорили меня. А на крещенье разложил я снопы на гумне и давай молотить. Прибежали внучата и кричат: «Дедушка, да ведь нынче крещенье». Я осердился и этак из-за плеча обронил: «Какое мне до этого дело, когда бог у меня Ондро отнял». Теперь его постель навечно опустела. Хорошо, что ты пришел, тебя на ней положу. — Заметив, что пленный не слушает, дедушка снова тянет его за рукав: — Что, спать охота?
Федор только кивает, даже не открывая глаз.
— Ну, ступай спать.
Постель дяди Ондрея стояла сразу же за дверью в углу горницы. Над ней его фотография. Федор не заметил ее в тот вечер: в горнице было темно, керосин у дедушки кончился. Лишь слабый свет из-за печных створок пробивался через кухонный порог. У задней спинки кровати отражался квадрат окна, но и оно было затянуто тьмой предвесеннего вечера, заглядывавшей со двора.
Дедушка, пересев в горницу, слушал, как Федор измученно дышит на постели. Но вскоре по его размеренному глубокому дыханию понял, что он уснул. Дедушка вытащил изо рта трубку и подошел поближе. И вдруг ему показалось, что перед ним один из его сыновей. Все они были рослые парни, и Федор смело мог бы сойти за их брата.
Спозаранку дедушка постучался к нам в дверь. Мама вскочила с постели, засветила фонарь и босая кинулась ему открывать.
Данё Павков, заслышав стук, тоже приотворил дверь в сенцах и выглянул во двор: не приключилось ли что? Но дедушка тут же успокоил его.
Улыбаясь, вошел он к нам в горницу и заговорил вдруг таким чистым, звучным голосом, что мы даже проснулись. Сели в своих постелях, трем заспанные глаза, и только братик повернулся на другой бок и натянул по самый подбородок перину. Но чуть погодя и он очнулся и стал сонно озираться.
Мама беспокойно спрашивает дедушку:
— Уж не случилось ли что с вами?
— Случилось, то-то и оно, — кивает он. — Ондро ко мне воротился.
Мама просто онемела. Ведь пришло же извещение о его смерти. Она потирает ладонью лоб и недоуменно вертит головой.
Дедушка садится на табуретку и лукаво прищуривается.
— Пленного мне дали. Как две капли воды похож на Ондрея.
— А, вот оно что, — успокаивается мама, — пленного, значит.
— Угу. Видать, парень надежный.
Тут в горницу входит и Данё Павков, очень уж наспех одетый. По всей видимости, ранний приход дедушки озадачил его. Еще с порога Данё спрашивает, в чем дело.
Мама надевает жакетку и говорит:
— Ничего плохого. Татеньке русского пленного приписали. Радуется, что теперь он не один.
— Угу, — добавляет старый, — всю ночь заснуть даже не мог, вдруг стало так хорошо на душе.
— Понятное дело, — Данё притворил за собой дверь, — ведь мы же привыкли жить среди людей.
— Право, — поддакивает мама, — грех-то какой, ни за что ни про что убивать людей на войне. Скотину и то жалко.
— Да уж, жить без людей, хуже не придумаешь, — заключает Данё.
— Найдутся и такие, которым это по сердцу.
— Хотят, чтоб им больше досталось, — вдруг вмешивается в разговор Бетка.
— Есть, конечно, такие, как Ондруш, Ливоры, Петрани или корчмарь. Им всего мало. Эти-то запросто согласятся ради богатства людей убивать, а порядочному человеку такое и вымолвить страшно.