И, тем не менее, сердечко Эйден пело, превозмогая скорбь и стыд. Она ничего не могла с собой поделать – ее чувства были сильнее разума, сильнее жизненных обстоятельств. И это было совсем неудивительно.
Если Тристана была воспитана без нежности и просто не умела, как ей казалось, любить, как человек, воспитанный глухонемыми не умеет говорить, то у Эйден все было куда сложнее…
На первый взгляд, странно, что Акушер Храма и те послушники, что занимались детьми до Обряда, всегда были мужского пола. Но это лишь на первый взгляд; на самом деле, все очень просто, ужасающе просто. Женщины по природе своей обладают чертой, которую создатели Храмов считали вредной в этой профессии – материнским инстинктом. А именно забота, именно нежность и ласка были тем, чего создатели Храмов стремились всячески избежать в процессе обучения.
Те, кто создал Храмы, желали, чтобы воспитанные там специалисты имели как можно более бедную эмоциональную жизнь. Эмоции казались им помехой в работе разума. Специалист рассматривался не как человек, а как деталь механизма, осуществляющая определенную функцию, и чем меньше будет посторонних влияний на эту деталь – тем совершеннее и работоспособнее будет весь механизм.
Но эти неведомые нам создатели просчитались. Человеческая природа предполагает чувства, без них человек – словно инвалид; Эйден не знала, и вряд ли кто в Ойкумене мог предположить – но рано или поздно эмоциональная сфера практически у всех весталов преодолевала навязанный страх перед чувствами и проявляла себя. И вот пришел черед Эйден.
Ее воспитание было направлено на то, чтобы полностью искоренить любые проявления эмоций; ей навязали страх перед чувственностью, враждебность к ней, желание задавить, искоренить, выжечь… Ее собственное мировоззрение было темницей, в которой заключены были ее чувства, а она сама – стражем этой темницы.
Будь Эйден другой – она бы, возможно, не заметила чувств Тристаны. Но для Эйден, которая не знала ласки с тех пор, как рассталась с матерью, то есть – с младенческого возраста, нежность Тристаны была откровением. Более сильные чувства напугали бы весталку, но так уж решили Небеса – любовь Тристаны была медленной и осторожной, она не умела и боялась проявлять ее, а потому Эйден не испугалась и потянулась к ее робкой ласке. Так из маленькой искорки медленно, но неотвратимо, вспыхивает пламя пожара – и вот теперь пламя любви вспыхнуло в сердце весталки, и в этом пламени сгорали весь страх и все запреты. Но прошлое не желало уходить без боя – именно поэтому Эйден и сбежала от Тристаны сюда, на кормовую палубу фрегата.
С одной стороны эта палуба была открыта; от бездны ее отделял лишь невысокий парапет. На этом парапете Трис любила сидеть, свесив ноги в бездну; Эйден же боялась даже подойти к нему, хоть и знала, что ниже парапета натянута специальная сетка, которая, если даже девушка каким-то чудом исхитрится упасть, удержит ее.
Справа и слева на палубе стояли ряды гротескных железных фигур – големы поединщика. Эти ужасные механизмы, вооруженные щитами и ужасающего вида саблями, способные выдержать обстрел из картечницы, в бою действовали так, как представлял себе руководящий ими поединщик. Это искусство не изучалось в Храмах – два раза в год, в дни Весеннего Равноденствия, в крупнейших городах Союза и Империи на ярмарках появлялись авгуры. Всем желающим, с одиннадцати до двадцати одного года разрешалось попробовать себя в искусстве управления боевым големом.
Как правило, это происходило в форме поединка. Против молодого человека выходил опытный авгур. Естественно, авгур был куда лучшим бойцом, у его противника просто не было шансов. Молодых людей избивали до тех пор, пока они не потеряют сознания – или пока голем не проявит хоть малейшие признаки жизни.
Отобранных претендентов увозили в пограничные крепости, где начинали обучать искусству поединка. Выживал примерно один из десяти кандидатов, но эти выжившие становились по-настоящему грозной силой. И дело даже не в том, что поединщики идеально владели любым ручным оружием, а в подчинявшихся им големах.
Силы поединщиков были не равны и непостоянны. Некоторые из них могли управлять пятью – семью големами, другие – большим количеством. Еврисфей управлял почти шестью десятками, и считался довольно сильным. Но во флоте были такие, кто водил в атаку силы в три-четыре раза большие, кто мог даже перехватить управление чужими големами. И ходили легенды о Древних Полководцах, под командованием которых в бой шли сотни големов…
Здесь, среди этих застывших гигантов, под бронированной кожей которых дремали механические мышцы, Эйден ощутила странное спокойствие. Впервые она без страха подошла к парапету и, опираясь острыми локтями о перила, склонилась над Безной.
Сейчас Бездна совсем не казалась Эйден пугающей. Внизу, среди клочковатых облаков проплывали острова, по большей части небольшие и наверняка необитаемые, а далеко под ними жило своей не знающей отдыха жизнью Ядро. Эйден смотрела туда и думала, каково это – падать в эту бездну, падать и знать, что погибнешь…
На одном из островов вспыхнул и тут же погас тусклый огонек – должно быть, там были люди. Многие необитаемые острова служили базами для Ныряющих, торговцев или бандитов; на некоторых из них скрывались от правосудия беглые каторжники или агенты разведок Империи или Союза. В общем, необитаемые острова, на поверку, часто оказывались очень даже обитаемыми.
Эйден вновь вспомнила Персефону, и почувствовала, как сжалось сердце от грусти. но это была светлая грусть; душа весталки постепенно находила равновесие. Ей вспомнился один из их разговоров, когда Персефона сказала ей о том, что знает их с Тристаной тайну…
– Перси…
– Эйден, – девушка приобняла весталку за плечи, – я знаю. Все это знают.
Эйден густо покраснела и тихо спросила:
– Правда?
– Тебе нечего стесняться, – уверено сказала Персефона. – Ваши чувства… они так прекрасны. Достаточно просто видеть ваши глаза, чтобы это понять.
Смущенная Эйден спрятала лицо на плече Персефоны.
– Но ведь это… неправильно?
– Почему же? – улыбнулась Персефона. – А что правильно в этом странном мире? Разве вся жизнь Ойкумены не кажется какой-то чудовищной ошибкой? Летающие острова, непрекращающаяся война, мутации – вот что не правильно, а не ваша любовь…
Странный звук отвлек Эйден от ее мыслей, а затем слева от нее на палубу фрегата скользнула какая-то тень. Эйден быстро достала небольшой стреломет – подарок Тристаны. Однако, ничего страшного не происходило. А затем до слуха весталки донесся новый звук, и этот звук был мирным и спокойным…
Все еще сжимая в бледных пальцах стреломет, Эйден шагнула к одному из големов. Звук доносился от него. Сперва весталка увидела серое пятно на плече стального гиганта, а лишь затем поняла, что это. На плече голема сидела Лу. Уху обнимала крыльями своего ухуенка, вылизывая серебристую шерсть сбоку его большеглазой мордочки.
И вновь тоскливо сжалось сердце Эйден – Лиза для нее всегда неотъемлемо ассоциировалась с Персефоной.
– Они очень верные животные, – говорила Перси, почесывая горло Лу. Та довольно урчала. – Никогда хозяина без приказа не покинут. Правда, их можно послать куда-нибудь с письмом – один раз это мне уже спасло жизнь. А если, не дай Творец, на тебя кто-то нападет…
«Никогда не покинут хозяина…» – Эйден чувствовала, что она вот-вот узнает что-то важное, – «но их можно послать куда-нибудь с письмом.»
Она аккуратно приподняла крыло Лу. Уху недовольно уркнула, но Лиза, узнав хозяйку, тут же принялась облизывать шершавым язычком пальцы весталки.
«Один раз это уже спасло мне жизнь…»
Еще не веря до конца, что такое возможно, Эйден приподняла лапку Лу. На миг ее обожгло разочарование – она не нашла то, что искала. Но уху, поняв, что хочет от нее Эйден, сама протянула девушке вторую лапку. К которой была привязана записка.