Почему я не могу застыть, обратиться в скалу, на веки вечные замерев в ожидании того, кто не придет никогда? Никогда… Удушливый запах храмовых курений бил в ноздри, слух терзал плач жриц по мертвому богу:
«Камнем стало сердце мое…
Камнем стало тело мое!»
Не разбирая дороги, Эйки брела, покуда не услышала негромкое журчание. Холодок пробежал по телу, от ужаса высохли слезы, и она увидела: тускло светилась во мраке белая скала, и струились по ней два потока, дробясь о камни. Белоликая…
Сжавшись в комок, ничком упала она на землю. И когда лежала без сил, без движения, явилось ей страшное видение: грязные глыбы льда и снега громоздились на том месте, где недавно стояло родное селение. Холодный ветер бесновался и выл над ледяной пустыней…
В чувство ее привел свет утренней зари, но чем ярче разгорался день, тем сильнее становился объявший душу ужас: давно, в прошлой жизни, женщина по имени Нэкэ учила ее молиться божественной Деве, прося уберечь от дыхания белого змея. Сейчас Эйки чувствовала его в зябко дрожащем воздухе. Надо предупредить своих. Предупредить, пока не поздно. А тело горит, как в огне. Перед глазами — багровые сполохи, будто неведомая сила разбила плавающий в сизом дыму пожарищ солнечный диск на мелкие осколки. Дым стелется над землей. Языки пламени лижут высохшие от жары стволы деревьев. Трещат сухие сучья, вскипает вода в озерах. Небо пылает, и мечется в огне ослепшая птица с опаленными крыльями. Где ты, любимый! Спаси…
Голос… Чей это голос? Отец восстал из мертвых, собрав выбеленные дождями и ветрами кости, и пришел темными ночными дорогами к родному порогу? Но почему один, где Ничил? Или Йару прибежал поиграть? Подожди, Йару. Я сейчас. Камни впиваются в босые ступни… Надо дойти до родника… Холодная вода остудит иссушающий жар… Холодная? Она горячая…. Горячая, как хлещущая из раны кровь…
Из тьмы возникли и надвинулись на нее лица женщин с мертвыми глазами. Почему у них мертвые глаза? Сквозь крики и стоны пробиваются слова черного проклятья: «Бездна пусть поглотит тебя, отродье чужеземной шлюхи! Пусть выжжет тебя изнутри поганое волчье семя! Пусть падальщики склюют твое грязное тело!»
Плевков в лицо Эйки не почувствовала. Дикий вой мертвых женщин оглушил ее. От полетевших следом камней она не уворачивалась. Больно не было. Дали бы сказать… А из пересохшего горла вырывался лишь хрип, распухшие губы еле шевелились:
— Уходите… Уходите отсюда. Дыханье белого змея близко. Уходите. Здесь нельзя оставаться…
Харбасан. Жена Ничила. С ненавистью глядит на нее, прижимая к груди ребенка. Эйки качнулась к ней, — она отшатнулась, заслонив собой дитя.
— Уходи… Спаси его… и себя…
Протянула руку: не убедили слова — может, убедит прикосновение. Она отшатнулась снова, и у нее были мертвые глаза.
Метались вокруг в безумной пляске оскаленные ненавистью рты. Вот-вот защелкают клыками, разорвут. Разорвут? Пусть. Тогда уйдет эта боль, погаснет жгучий огонь…
«Шлюха! Отродье шлюхи! Убогого она спасать побежала! Перед волками расстилаться… Что, ублажили они тебя? Так мы добавим!»
Это не они. У них мертвые глаза…
«Все, хватит! Не троньте ее! Убьете, — кто будет хоронить эту падаль! Пусть убирается прочь и подохнет в лесу. Там ей место, в волчьей яме!»
…С трудом разлепила она веки. Рядом не было никого, а над головой сияли звезды. Звезды днем? Значит, уже ночь…
Тело немилосердно ломило. Приподнявшись, огляделась. Она на Белой скале? Какая неведомая сила забросила ее сюда? Эйки подползла к краю и в ужасе зажмурилась. Белый змей… Он побывал здесь. Сошедшие со склонов гор ледяные исполины, ведомые его холодной яростью, обрушились на каменных великанов, пробудив их от векового сна, смяли, разворотили и разметали по всей округе, но и сами оказались сокрушены, размолоты, раздавлены, похоронив под собой все живое. Явью стало видение… Ветер трепал ее волосы и стонал над погибшим селением.
Хриплый волчий вой вырвался из груди и понесся к ночному небу.
8
К жизни Эйки вернуло тепло. Кто-то поил ее теплым козьим молоком. Не открывая глаз, услышала шепот Дараппан:
— Очнулась… Хвала Белоликой, очнулась…
И снова навалилось блаженное забытье. Может, Эйки и соскользнула бы тихо во мрак, но в один прекрасный день Дараппан посадила рядом с ней малыша Бэттэ: цепкими пальчиками он открыл ее глаза, которые уже не хотели смотреть на мир, и отчетливо сказал: «Аки, Аки!» Прижав к себе теплое тельце, она вдохнула забытый запах и затряслась от рыданий.