Веселье сошло с его лица. Около рта залегли резкие складки.
— Хорошо, — сказал он. — Объясните мне вот что. Что плохого в том, чтобы дарить друг другу наслаждение?
Его дыхание стало слегка неровным — наверное от обиды на то, что она его раскусила. Господь, верно, не подозревал, что ей хватит сообразительности раскрыть Его план.
Ветерок щекотал ее уши, играя прядками волос.
— Сейчас объясню, — сказала она.
Она сделала глубокий вдох и представила себя в черной монашеской рясе вместо душного, промокшего подмышками балахона. Обсуждать такие темы с мужчиной было ужасно неловко, даже ради того, чтобы доказать свое знание доктрины.
— Вот вам аргумент. Блаженный Августин говорил: «Превыше всего сторонитесь плотского вожделения». — Она жалела, что нельзя достать перо и пергамент. На письме ей было бы легче подобрать правильные слова. — Господь наделил мужчину и женщину пригодными для соития органами только затем, чтобы женщина могла зачать дитя.
Он вперил в нее неумолимый взгляд.
— И с чего вы это решили?
— Но это же очевидно. Единственная причина, которая оправдывает желание мужчины и женщины разделить ложе — это продолжение рода.
— Единственная? — Все остальные причины веселыми искорками плясали в его зеленых глазах. Те самые причины, которые вознесли Джекина и Джиллиан на вершину блаженства.
— Да, единственная, — твердо ответила Доминика, пытаясь сосредоточиться. — Делить ложе ради эгоистичного наслаждения, ради одного удовольствия… В общем, это грешно. — Она совсем запуталась и замолчала. В голове это соображение звучало куда стройнее.
— Но зачем Всевышнему нужно, чтобы мы лишали себя радости?
— Затем, что радость надобно искать в отказе от всего плотского. Господь хочет, чтобы люди были вечно счастливы на небесах, а не во время своего недолгого существования на земле.
— Но разве это грех — вкушать земные радости, которые Господь сам же для нас и создал? — бросил он новый вызов.
Подсознательно Доминика знала, что он не прав, но никак не могла сформулировать, почему. Она оглянулась, высматривая сзади сестру, чтобы подпитаться от нее уверенностью, но горка, за которую они зашли, закрывала от них остальных паломников.
— Вы нарочно пытаетесь меня запутать.
— Скажите, вам нравится смотреть, как восходит солнце?
— Да, ибо это прекрасно.
— Как и любое Его земное творение. Ну, а что вы скажете о цветах? — Вместо того, чтобы сорвать бело-желтую ромашку, он опустился на землю и увлек Доминику за собой. — Вам нравится их аромат?
Присев, она закрыла глаза и дышала напоенным цветочным благоуханием воздухом, пока не закружилась голова.
— А когда я делаю вот так, разве вам не приятно? — Он провел кончиками пальцев от голубоватых прожилок на ее запястье к сгибу локтя.
Ее сердце почему-то забилось быстрее.
— Да, но…
— Разве это ощущение не один из даров Божьих? — Он перевернул ее руку и поглаживал обнаженную кожу, покуда под нею не распространилось приятное покалывание. Потом отпустил. Стало холодно, будто погас огонь в очаге.
Она потрогала свою руку. Провела пальцами вверх, вниз. Легонько, как он.
Гаррен покачал головой.
— Это не то же самое.
— Нет. Не то же самое, — вынужденно признала она.
Закатав рукав, он оголил до локтя свою правую руку, на тыльной стороне которой густо курчавились темные волоски, и сжал кулак, как перед кровопусканием у брадобрея.
— Прикоснитесь ко мне. Ощущение будет совсем другое.
Ее пальцы, подрагивая, зависли в воздухе, как недавно над священными перьями. Она провела кончиками пальцев по мягким волоскам, не смея задеть кожу.
У него вырвался вздох. Кулак его разжался. Она обвела линии на его ладони, и на мгновение сильные пальцы сжались, крепко, как вчера, пленив ее маленькую кисть.
Когда он отпустил ее, она выдохнула — облегченно. И разочарованно. Дыхание ее стало быстрым, прерывистым, жарким.
Он цепко смотрел на нее.
— Ника, теперь вы поняли, какую радость люди могут дарить друг другу?
Из-за пригорка показались паломники, и она услышала привычную болтовню Вдовы.
— И калека бросил костыли и побежал, не пошел, а прямо-таки побежал! Господь мне свидетель, все было именно так. Я своими глазами видела, как он поцеловал кость от мизинца апостола Иакова и моментально исцелился.
Мир полон чудес, напомнила она себе. А чудеса стоят выше богословских дискуссий. Она отошла от него.
— Вам не провести меня, коверкая логику. Fides quaerens intellectum. — Ее голос дрогнул.
— Опять латынь?
— Похоже, вы невнимательно изучали труды Блаженного Августина, когда были в монастыре. Это означает «Будем же верить, если не можем уразуметь».
— Мне с лихвой хватает одной фразы на латыни. Carpe diem.
— Живи настоящим?
— Настоящее — это единственное, чего не может отнять Господь. — Его пальцы скользнули по ее щеке. — Живите настоящим, Ника. Завтра может не наступить.
Она задрожала от его ласки и не посмела спросить, выдержала ли испытание.
Глава 9.
Для Гаррена никакого «завтра» не существовало. Когда Господь отнял его близких, он будто завис между горестным прошлым и пустым будущим. Завис в бесконечном «сегодня».
Он подставил лицо солнцу.
Девушка начала его избегать. Он не собирался пугать ее и жалел, что так вышло. Он всего лишь хотел, чтобы она прозрела и увидела, чем на самом деле является мир. Но она, хоть и почитала его как посланца небес, воспротивилась и зацепилась за слова Блаженного Августина, этого раскаявшегося сластолюбца. Гаррен не был книжником, но историю Августина знал хорошо. Каким только искушениям не поддавался этот старик, прежде чем стать богобоязненным праведником.
Сегодня она тоже испытала искушение. Он услышал, как у нее перехватило дух, когда он ее коснулся. Почувствовал, как на нежном запястье забилась жилка, обгоняя его пульс. О, да, он ввел ее во искушение, и оно испугало ее. В стене ее невинности появилась первая трещинка.
Но и в стене ее доверия тоже. А он зачем-то дорожил ее доверием — не как посланец Божий, но как человек. Лучше не давить на нее, решил Гаррен и оглянулся, высматривая девушку среди пилигримов.
Она покорно шагала рядом с Рукко, который вез на себе сестру Марию. Следом шли, переругиваясь, братья Миллеры. Гаррен вздохнул. Согласившись возглавить их, он думал, что заботиться придется только о безопасных местах для ночевки. Для солдат этого было достаточно, но не для пилигримов, которые, несмотря на суровые церковные предписания касательно отказа от мирских благ во время паломничества, успели за три дня истосковаться по теплым постелям и нормальной еде. Скоро Эксетер. Возможно, там у них получится отдохнуть. Братья прекратят ссориться, монахиня восстановит силы, а похотливые супруги наконец-то смогут уединиться.
Но если в местном монастыре для паломников не окажется места, придется устраивать и кормить их на постоялом дворе, что значительно облегчит его кошелек. И расходов ему, разумеется, никто не возместит. Деньги у него были, но не сказать, чтобы очень много.
Неважно. Каким бы обременительным не вышло это паломничество, оно лишь отчасти возместит то, что сделал для него Уильям. Все потраченное как-нибудь да вернется. Хотя бы с помощью Доминики.
Мысль о ней опалила его чресла. Глупая, отважная девочка. Когда он увидел, как она стоит между серпом и полуголыми любовниками, то овладеть ею захотелось едва ли не сильнее, чем спасти. Он изначально знал, что его миссия будет приятной. Как и о том, что после будет тяжело.
Стоп. Он напомнил себе не торопить события. Впереди достаточно времени. Пусть она подойдет к нему первой. А она подойдет. Надо только запастись терпением.
Когда они добрались до Эксетера, солнце висело еще высоко. Сегодня был праздник Тела и Крови Христовых, и повсюду на пыльных улочках стояли сколоченные из досок помосты, вокруг которых толпились зеваки. В праздник никто не работал. Люди со счастливыми лицами ходили от помоста к помосту и смотрели сценки по мотивам библейских историй.