Не прошло и минуты после его ухода, как из молодой пшеницы высунулась лохматая запыхавшаяся мордочка со свисающим из пасти розовым языком. Подбежав к Доминике, пес волчком закружился вокруг нее, вымаливая прощение, и она подхватила его на руки и крепко прижала к груди.
— Плохой, плохой пес.
Сестра Мария, наклонившись, почесала его за ухом.
— Не надо, не хвали его, — нахмурилась Доминика. — Пусть запомнит, что убегать нехорошо.
— Вот видишь, дитя, все обошлось. Ты должна не терять веры.
В Бога или в Спасителя, который дал Иннокентию время вернуться?
— Вот. — Доминика протянула сестре кудлатый клубок шерсти. — Держи его у себя и не отпускай.
Монахиня вопросительно взглянула на Спасителя.
— Лошади не любят собак, дитя мое.
— Рукко относится к ним вполне терпимо, — ответил он. Легкая улыбка витала вокруг его губ.
— Хорошо, но до самого Корнуолла верхом он не поедет, — предупредила сестра, устраивая, однако, Иннокентия перед собой, и когда паломники продолжили путь, он утомленно раскинулся у нее на руках.
И не угадаешь, откуда ждать угрозы, думала Доминика, споро шагая вперед, словно от тревог можно было убежать. Она знала, что в путешествиях случаются ужасные напасти, вроде нападения диких кабанов или даже драконов, но и не предполагала, что может потерять Иннокентия.
Спаситель поравнялся с нею и сбавил шаг.
— Не тревожьтесь вы так за своего пса. — Голос его был согрет нотками сдержанного веселья. — Судя по его оторванному уху, рос он не в монастыре и до вашей с ним встречи многое повидал.
Украдкой на него оглянувшись, Доминика поймала себя на мысли, что чем чаще она на него смотрит, тем сложнее представлять его с ангельскими крылами за спиной.
— Как и вы.
Он не нахмурился, но его лицо переменилось, будто подернулось непроницаемой пеленой.
— Как любой солдат.
Он был далеко не «любым солдатом», однако разговоры о его особенных отношениях с Господом, похоже, раздражали его.
— Вы много поездили по свету?
— Достаточно. — Он был по-монашески скуп на слова.
— Расскажите мне о Божьем мире.
— Вы никогда не выходили за пределы монастыря?
— Только в замок. — Об этих визитах Доминика предпочитала не вспоминать. Точнее, только о тех, когда она сталкивалась с лордом Ричардом. — А это правда, что за морями живут драконы?
— Дальше Франции я не заезжал. Спросите Вдову Кроптон, у нее получается описывать дальние страны лучше меня. — Улыбка смягчила резкие черты его лица. В отличие от суровых святых, он, кажется, терпимо относился к человеческим слабостям. Только ей одной он не делал поблажек. — Но не будем об этом. С очаровательной леди не принято беседовать о войне, тем более таким погожим летним днем.
Доминика подозрительно на него покосилась. Уж не насмешничает ли он над нею? Но нет, глаза его смотрели по-доброму и уже не сердито, и тогда она — хоть и не была леди — приосанилась и перебросила косу через плечо, на миг призадумавшись, не впала ли она во грех тщеславия.
— А о чем принято беседовать с леди? — спросила она. — У нас в монастыре не дозволены праздные разговоры. — Настоятельница отчитывала Доминику всякий раз, когда она открывала рот. Когда же она писала, пергамент безропотно принимал любые ее слова.
— О красотах природы. — В его голосе появилась хрипотца. — Или о красоте ее глаз.
Изумленная, она остановилась и подняла на него голову. И натолкнулась на взгляд темно-зеленых глаз, опушенных длинными, густыми ресницами. Этот взгляд завораживал ее, проникал в самое нутро, обволакивал ее сердце.
Повинуясь инстинкту, она обратила взор на истертые камни дороги, и ноги снова понесли ее вперед.
— Матушка Юлиана называет мои глаза дьявольскими.
Он проворчал что-то неразборчивое.
— Такого не позволит себе ни один истинный рыцарь. Скорее, он сравнит ваши глаза с мерцающей синевой предрассветного неба.
— А ваши похожи на зеленую листву, сквозь которую проглядывает бурая кора деревьев.
У него вырвался резкий, как пощечина, смешок. Видимо, она опять ляпнула что-то невпопад.
— Вот уж не ожидал такого ответа, — улыбнулся он.
Ну, по крайней мере, она его не рассердила.
— Почему? Вы описали мои глаза. Разве я не должна была описать ваши?
— Нет. Вам следовало засмущаться и покраснеть.
И она засмущалась и покраснела.
— Мне редко доводилось беседовать с мужчинами, и я не знаю всех правил. Уж очень они, мне кажется, причудливые.
Он сощурился на солнце.
— Мир вообще довольно причудлив.
— Вот поэтому мое место в монастыре. Хотите, поговорим о Боге? — с надеждой спросила она. — Эта тема будет приятна для нас обоих.