Зажав в кулаке свинцовую ракушку, Гаррен выскользнул наружу. На берегу он надел ее на шею, а потом столкнул одну из лодок брата Иосифа в воду.
Плыть до острова пришлось дольше, чем он ожидал. Сильный ветер, прорвавшийся с запада, разогнал дневную морось и теперь сражался с ним за контроль над лодкой. Превозмогая засевшую в плечах боль, Гаррен работал веслами и боролся с волнами, нескончаемыми и безжалостными, как стрелы английских лучников, которые обрушивались на легионы французских солдат при Пуатье.
Он вспомнил о том, что случилось утром, и чувство вины захлестнуло его подобно волнам, которые раскачивали лодку.
Я хочу вас.
Эти три слова изменили все.
За весь день они не пробыли наедине ни минуты. Он не сказал ей и двух слов. Боялся, что если откроет рот, то не сможет провести ее, не сможет провести их всех. Боялся, что если окажется слишком близко, то не выдержит, схватит ее в охапку и провозгласит своей, и плевать, кто на них смотрит.
Он сделает это завтра. После того, как обезопасит ее от Ричарда.
Она непременно рассердится за то, что он не взял ее с собой, но поймет его — должна будет понять — когда Уильям получит свое правосудие. Чего она никогда, даже теперь, не поймет, так это причин, по которым ему пришлось осквернить святыню.
Он уже и себе не мог этого объяснить.
Я буду заботиться о тебе. Он сдержит слово, хоть пока и неясно, как.
Со звуком, похожим на хруст треснувшей кости, лодка ударилась носом о камни. Оттащив ее в тень, Гаррен прокрался к маленькой деревянной двери и, прежде чем открыть, дождался волны, чтобы за плеском воды не было слышно скрипа петель.
Усыпальница представляла собой незамысловатую постройку, сложенную из добытого здесь же камня, и была немногим больше могилы святой. Верхушка острова служила ей полом. Каменные стены из необтесанного булыжника, имитируя стены собора, уходили высоко вверх. Через два проделанных в них отверстия, обращенных на восток и запад, проникал голос моря и тусклое свечение луны.
Под потолком, в темном углу попискивала птица.
Место, где покоилась Ларина, было обозначено отполированной плитой, поверх которой лежала груда камней. На поверхности не было вырезано никакого оконца, какие обычно оставляли на надгробиях, чтобы открыть лицо святого или часть его тела. Оно и понятно, ведь от Ларины, наверное, немного осталось, когда она разбилась о скалы.
Напротив виднелась дверца, которая вела в каморку священника. Гаррен, напрягшись, сделал шаг вперед. Прислушался.
Раскатистый храп. Как у Вдовы.
Сначала перья. Над заваленной камнями могилой мерцал неярким светом фонарь, а под ним висел латунный ящичек с кусочком стекла на одной из граней. Он пригляделся.
Внутри лежало что-то пушистое.
Как и было обещано Уильяму, он возьмет всего одно, самое маленькое.
По вискам заструился пот, быстро остывая под дуновением соленого ветра. Всего одно, самое маленькое, как было обещано человеку, которого наверняка уже нет в живых. Почему бы не отдать ему простое гусиное перо? Уильям, если он еще жив, не заметит разницы.
Но когда реликварий на шее Гаррена закачался в такт непрерывному шороху волн, он испытал страннейшую уверенность в том, что Бог глядит на него с небес и хочет, чтобы он выполнил свое обещание.
Пробудившись от какого-то шума, Доминика приподняла голову и увидела в квадратном оконце щербатую, точно надкусанный пирожок, луну. Было, наверное, уже за полночь.
Сегодня она похоронила сестру. Нет, не сестру. Мать.
После того, как брат Иосиф прочел заупокойную молитву и облаченное в саван тело исчезло за слоем земли, Иннокентий свернулся на могиле клубком и наотрез отказался уходить, поэтому сегодня она спала одна, и рядом не было никого чтобы ее утешить.
Ни сестры. Ни пса. Ни Гаррена.
Я буду о тебе заботиться.
После утреннего волшебства у них не вышло еще раз остаться наедине и поговорить. Но когда Гаррен узнал, что замыслил лорд Ричард, он нашел ее взглядом и глазами попросил не волноваться.
Она перестанет волноваться, но только завтра, в момент, когда письмо благополучно попадет в руки священника. И после этого они смогут обсудить свою дальнейшую жизнь.
Она попыталась помолиться о душе сестры и о душе лорда Уильяма. О душах ее матери и брата. Но желание говорить с Богом пропало, как и тяга писать. В конце концов, измаявшись лежать без сна, она поднялась, прислонилась к шероховатой стене и уставилась на усыпанное звездами небо, обрамлявшее островок Ларины. Над черным морем плыла убывающая луна, а на поверхности неугомонных волн качался из стороны в сторону какой-то темный силуэт. Наверное, обман зрения. Игра лунного света.