— Кстати, последний урок отменили, — сказал Миша, когда прозвенел звонок и нам пришлось оторваться друг от друга.
Весь день я то и дело бросала вороватые взгляды на Мишу. Когда мы встречались глазами, он опускал руку под парту и дотрагивался до моей ноги — легонько сжимал её чуть выше коленки, а я накрывала его ладонь своей. Этим жестом он как бы говорил, что он рядом, на моей стороне. И мне хотелось верить.
Приятно, но сложно сидеть с ним. Он действительно отличный парень, а я… Эгоистичная идиотка. Бывают такие дни, когда я себя особенно ненавижу. Этот вторник, пожалуй, один из таких. За самобичеванием я даже позабыла о директоре — да он и не появлялся. Но что-то мне подсказывало, что последний урок отменен не из-за навалившихся вдруг дел из районо.
После пятого урока, когда мои ополоумевшие от счастья одноклассники, кинулись вон из школы, я, захватив куртку, почти что против воли, но всё же сама, поплелась к кабинету директора. Просто спиной чувствуя на себе взгляд не решавшегося уйти Миши, я, наконец, не выдержала и, обернувшись к нему, спокойно проговорила, даже силясь выдавить улыбку:
— Иди домой, пожалуйста. Со мной всё будет в порядке.
Не сказала «всё будет хорошо», потому что «хорошо» точно не будет. Он лишь покачал головой и вышел из школы.
В самом деле, я ужасно странная. Ещё с утра была готова ногтями вцепиться в дверь квартиры, только чтобы не идти в школу, с маячившей на горизонте угрозой встретить директора. А теперь… Теперь иду сама. И для чего? Чтобы произошел ещё один бесплодный разговор: я ото всего откажусь, а он снова будет недоволен. Тщетность бытия, расплавленные мозги…
Дверь в кабинет была приоткрыта. Я робко заглянула внутрь, обнаружив директора за столом над кипой бумаг. Возможно, я преувеличиваю своё значение, и урок он отменил действительно из-за занятости с документацией. Ну вот: у меня ещё и мания величия в придачу.
— Полина, что же ты стоишь там, заходи, — не отрывая взгляда от бумаг, произнес он.
Я предусмотрительно открыла дверь нараспашку и, войдя, остановилась прямо около неё, прислонившись к косяку. Где-то в конце коридора уборщица мыла пол. Так мне будет спокойней.
Заметив этот мой продуманный жест, директор лишь усмехнулся. Он продолжал просматривать бумаги, произнося слова, не удостаивая меня взглядом.
— Хотел сразу сказать тебе о твоей сестре, чтобы ты не переживала, — начал он. — Она точно сделала это не из-за меня. У неё были… Свои причины. Неведомые мне. Она не делала что-то ради других. Только ради себя.
Я молчала, уставившись в угол кабинета. Прекрасно. Это прекрасно, но моя сестра уже мертва. Существенно полезней было бы поговорить обо мне. Пока я ещё жива.
— Так что насчёт тебя? — он будто прочел мои мысли. Даже взглянул на меня поверх очков. — Ты подумала? Оценила выгоду?
— Да я же не собака вам, чтобы руку лизать за подачки! — не выдержала я. Получилось более эмоционально, чем я хотела. Но его это вчерашнее «предложение» действительно обижало меня.
— Какие яркие аллегории использует моя девочка, — насмешливо произнес он, оскалившись.
Девочка? Его девочка?! И давно его потянуло на эту тошнотворную сентиментальщину? Или он так поражен моим очнувшимся от обморока красноречием? Ужасно, даже сказать нечего.
— Ладно, гордость — это хорошо, — он одобрительно качнул головой. — А что насчёт Кавелина? — нет, ну надо же так переводить тему!
— А что с ним? — с вызовом спросила я.
— Эх, Низовцева, какой ты роковой персонаж! — наигранно удивленно произнес он, наконец, отложив бумаги. — Парень любит тебя, а ты ему мозги пудришь, — он откинулся в кресле, скрестив руки на груди, воззрившись на мою реакцию.
— Да с чего Вы… — я не стала договаривать. Может, он видел нас утром? Да нет — это невозможно. Я вперлась взглядом в пол. Неожиданно мне в голову пришел вопрос, от которого я долгое время отмахивалась, но он всё же настойчиво пытался слететь с языка. Теперь самое время. — А Вы? Вы… Тоже? — спросила я, не поднимая головы.
— Любовь… — как-то разочарованно процедил директор. — Нет, это штука слишком абстрактная и эфемерная, даже употреблять это слово в разговоре слишком претенциозно. Оставим его для сопливых юнцов, вроде Кавелина.
— Как же это у Вас называется? — я вскинула голову, изучающе глядя на него.
— Ну я-то биолог! — произнес он с достоинством. — Мне известно абсолютно точно, как это называется. Половое влечение.
— И всего-то? — неуверенно пробормотала я.
— Нет, ну назови это другим термином — либидо. В любом случае, вещь выходит вполне обыденная, сугубо материалистическая, — говорил он так, будто предмет разговора наводил на него зевоту. — Всё равно всё протоплазма, знаешь? — он насмешливо оскалился.