— Посмотрим! — рассмеялся он.
Мне очень хотелось возразить ему что-нибудь ядовитое, но на ум ничего не шло. Я смотрела в окно и видела за ним Москву. Не на самом деле, конечно, «пред мысленным взором». Я сейчас должна быть там. С Мишей. Стоять в очередях в университетских коридорах, писать заявления, знакомиться с другими абитуриентами. Я мечтала об этом: мечтала, как окончу школу и уеду в столицу, поселюсь с Мишей в одной общаге и забуду всё, произошедшее в моём родном городе. По крайней мере, так сделала моя сестра.
Моя сестра… Я снова вспомнила о ней. Но не из сожаления, а потому что вдруг поняла — он терпеть не может о ней разговаривать. Что если снова начать надоедать ему расспросами об их отношениях? Какова вероятность того, что я достану его настолько сильно, что он высадит меня на ближайшей остановке? Была не была…
— Ну да, на будущее загадывать — неблагодарное дело. Давайте лучше о прошлом! — я пододвинулась поближе к нему, облокотившись на спинку пассажирского сидения. — Так что там у вас было с моей сестрой, Вы так толком и не рассказали, — беспечный тон удавался плоховато.
— Ха, ты сейчас говоришь прямо как та рыжая девка из твоего класса, — он ухмыльнулся. — Как там её… Она болтала ещё постоянно на уроках.
— Апраксина? — и причём тут она?
— Наверно. Это ты сейчас её передразнивала, да? Такой же глуповато-радостный тон. Брось, тебе не идёт.
— Почему это? Может, я всегда так разговариваю, Вы же меня совсем не знаете.
— В числе прочего, я точно знаю, что та́к по-идиотски ты себя точно не ведёшь.
«В числе прочего» и «та́к по-идиотски». Что он там о себе думает? Главное — не обращать внимания на эти провокации, а довести дело до конца.
— Вернёмся к моей сестре, — голос я всё-таки немного понизила. — Почему, например, Вы никогда не называете её по имени? Будто и забыли вовсе, как её зовут. Звали…
— Ты тоже никак её не называешь, — он пожал плечами.
Чёрт. Кажется, он всё же слушает, что я говорю. Я и правда никогда не называю её по имени — даже в своих мыслях. Имя — это часть чего-то живого. Я называла её этим именем, когда она была жива, а теперь… В гробу ведь тоже не человек лежит, а тело. Труп. У трупа не может быть имени. Какое-то сакральное действие выходит: наречь имя — вызвать из небытия. Перестать верить, что её больше нет.
— Лиза… — не без труда произнесла я, сглотнув. — Её звали Лиза.
— Да, Лиза… — он задумался. — Несносная девчонка с волосами цвета мёда, ланьими глазами и улыбкой Гекаты. Она тоже рассказывала сказки. О, жестокие, злые сказки. У неё язык был чернее сажи, а сердце холоднее льда… — он проговорил это всё как-то слишком быстро, я даже не успела переварить. Он рисовал незнакомый образ и никогда ещё так много о ней не говорил.
— Очередная ложь? — устало проговорила я. — Из того же разряда, что и тот рассказ на могиле Нины?
— Нина, хм… — он криво усмехнулся. — Нет, теперь уж точно правда. Возможно, единственная правда, которую ты от меня услышишь.
— Обнадёживающе. Только вот как Вам теперь верить?
— Однажды осенним утром, в те времена, когда я был просто учителем биологии, я встретил Лизу по пути в школу. Она сказала, что мой кожаный плащ похож на те, которые эсэсовцы носили, — он будто пропустил мои слова мимо ушей и продолжил всё так же задумчиво. — Я уточнил, хорошо это или плохо. Тогда она не к месту начала рассказывать о том, что её любимые фильмы «Гибель богов» и «Ночной портье». Я удивился такому набору — девочке ведь всего шестнадцать было. А потом она заметила, что я слегка похож на Штирлица, только моложе. Я снова спросил: хорошо это или плохо? А она ответила: «Не говори всего, что думаешь, но всегда думай, что говоришь».
— В её духе, — откликнулась я. Сестра действительно часто вворачивала подобные фразы.
— Тогда я спросил её, почему, раз она такая умная, так плохо учится? А она мне: «Просто не вижу смысла стараться — мне это неинтересно. В школе учат ерунде» — и пожала плечами. Самое главное — она была абсолютно права.
— Почему Вы помните все эти мелочи? Что же это: помимо животного влечения есть вещи более тонкие? — я вспомнила наш давний спор.
— Элементарно! — он будто стряхнул с себя пыльцу этой минутной слабости. — Психика — просто материя высшего порядка, но какие же образы она творит… Порой они забирают нас в свою власть раз и навсегда — держат стальными когтями, не выпуская ни на миг, — он нервно постукивал пальцами по рулю. — Жестокие иллюзии, да. Но люди любят делать больно себе и другим. Такова человеческая природа. Например, когда я проходил практику в школе… Ты ведь слышала об этой истории, верно? — опять он съехал с темы о моей сестре! — Так вот, я встретил там эту Нину, — имя её он произносил обыденно, со скучающим видом. Как если бы оно было названием дня недели. Какой-нибудь незначительный вторник, на который не стоит обращать внимания. — Она была без ума от меня, и я подумал, почему бы и нет? Мне был всего двадцать один год, надо же было чем-то занять своё время. Она так и светилась от счастья — отношения со студентом казались ей чем-то достойным гордости. Меня это бесило. Просто выворачивало от её смеха и улыбки. И я подумал: если бы она была убита горем, то выглядела бы лучше. Было бы интересно посмотреть на неё в печали. И я разбил ей сердце, извёл просто донельзя. Она была близка к самоубийству и не раз сообщала мне об этом. Тогда я и подумал: пусть. Посмотрим, насколько это будет трагично, — он улыбнулся. Как-то слишком неуместно. — Но она убила себя, а мне было плевать.